История сионизма - Уолтер Лакер

придерживались либеральных (но не слишком либеральных!) политических воззрений, были тесно связаны с немецкой культурой и вполне довольны своей участью; они хотели перемен — но не анархии и не революции. Духовные поиски еврейской литературной интеллигенции привлекали к себе такое внимание из-за того, что именно писатели имели возможность заявить о своих проблемах. Но из этого еще не следовало, что их проблемы не были «типичными» или важными.

Реальное положение дел несколько прояснилось, когда Мориц Гольдштейн в марте 1913 г. опубликовал статью под заглавием «Немецко-еврейский Парнас»[549], повлекшую за собой миниатюрный скандал. В ответ на статью в редакцию пришло около девяноста писем, а дискуссия, вызванная ею, продолжалась в немецкой прессе еще не один год. Вкратце, Гольдштейн заявлял, что евреи добились главенствующего положения в культуре народа, который отказывал им в праве и способности на это. Все газеты столицы скоро окажутся в руках евреев. Почти все руководство берлинских театров — евреи, как и большинство актеров. Музыкальная жизнь Германии без евреев почти немыслима; евреи играют также все большую роль в области изучения немецкой литературы. Всем это известно, и только евреи делают вид, что на это не стоит обращать внимания. Они заявляют, что значение имеет только их культурная и гуманитарная деятельность. Это, писал Гольдштейн, опасное заблуждение, ибо «другие вовсе не считают нас немцами». Евреи могут доказать другим, что они — не хуже других, но не наивно ли полагать, что это хоть в какой-то степени снизит неприязнь и антипатию к евреям? Ситуация, в которой оказались евреи, неестественна по своей природе. Либеральные еврейские интеллектуалы кажутся нормальными европейцами, однако все они ущербны, оторваны от народа, среди которого живут. Они могут внести огромный вклад в науку, ибо наука не знает национальных границ. Но в литературе и искусстве (а также, можно было бы добавить, и в политической жизни) любое крупное начинание неизбежно опирается на народную и национальную культуру. От Гомера до Толстого все великие писатели опирались на родную почву, на свой народ. Евреи же были лишены такой опоры, несмотря на все их интеллектуальные и эмоциональные усилия.

Среди читателей, приславших ответы Гольдштейну, был поэт Эрнт Лиссо, который во время I мировой войны заслужил скандальную славу своей песней «Ненавижу Англию». Лиссо ожесточенно противостоял любым попыткам восстановить гетто в Германии или создать «палестинский анклав». Он был убежден, что процесс ассимиляции необходимо довести до успешного завершения.

Если многие еврейские интеллектуалы придерживались радикальных воззрений и до сих пор не прониклись немецким национальным духом, то в этом виноваты не они сами, а те, кто продолжает дискриминировать их самыми разнообразными способами. Но как только эти преграды рухнут, евреи полностью интегрируются в немецкую жизнь.

В ретроспективе оптимизм Лиссо кажется невероятно наивным, однако не исключено, что, если бы не I мировая война, подобные прогнозы могли оправдаться. Антисемитизму в то время не удавалось остановить прогресс евреев в Центральной Европе. Как ни парадоксально это может прозвучать теперь, после гитлеровских зверств (писал Наум Гольдман), но история евреев в Германии за период с 1870 по 1930 г. представляет собой самый наглядный и значительный прогресс, какого только удавалось добиться еврейской общине[550]. Подавляющее большинство евреев Центральной Европы не писали книг и пьес, не издавали собственных газет и не руководили театрами. Их положение в обществе постоянно находилось под угрозой из-за различных конфликтов и напряженных ситуаций. Но все это воспринималось как неизбежные побочные эффекты процесса ассимиляции. И тот факт, что ассимиляция оказалась более трудной, чем предполагали, вовсе не означал, что она обречена на провал. Сионизм в Западной Европе многие считали просто реакцией на эти трудности. Рано или поздно почти перед каждым евреем вставал выбор: примкнуть к сионизму или отвергнуть его. Лишь немногие обращались в эту новую веру. Но совсем немного было и таких, кого этот вопрос не волновал вовсе: никак не отзывались на него лишь те евреи, которые уже отказались от иудаизма. Они либо покидали еврейские общины, либо собирались порвать с ними всякую связь, а поэтому не чувствовали необходимости осмыслить свое особое положение — специфический статус еврея. Их ничто не связывало с еврейской религией или с какой-либо иной формой национальной солидарности. Они больше не чувствовали себя евреями, а поэтому спор между сионизмом и его противниками их не волновал. О сионизме они отзывались просто как об очередном политическом или культурном курьезе: «На сей раз евреям не удастся выйти сухими из воды и очутиться прямо в Земле Обетованной: им преградит дорогу новое Красное море — социал-демократия»[551]. Но еще чаще они просто игнорировали сионизм. Так что полемика разворачивалась, главным образом, между сионистами и тем еврейским большинством, которое не отказалось от иудаизма, но интерпретировало его иначе, чем сионисты.

Колыбелью современного сионизма стала Центральная Европа, точнее — Германия и Австрия. Здесь же родился либеральный антисионизм. Однако в Англии, в США и в других западных странах реакция на сионизм оказывалась приблизительно такой же, как в Германии и Австрии. Герцль приложил много усилий к тому, чтобы победить венского верховного раввина Морица Гюдемана, но так и не добился стабильного успеха. За «Еврейским государством» Герцля последовал откровенно антисионистский трактат Гюдемана «Еврейский национализм». Гюдеман интерпретировал сионизм как реакцию на рост антисемитизма, вызывавшего отвращение и возмущение у многих евреев. Сионисты подняли брошенную им перчатку: «Если они считают нас чужаками, то нам следует принять этот вызов». Но эта реакция, психологически вполне понятная, не делала еврейский национализм более приемлемым, с точки зрения Гюдемана, поскольку национализм противоречил самой сущности еврейской религии. Цитируя австрийского писателя Грильпарцера («от человечности через национальность к скотству»), рабби Гюдеман заключал, что евреи должны бороться за свои права, а не отказываться от борьбы[552].

Схожие взгляды выражали немецкие раввины вскоре после того, как Герцль обратился с воззванием к 1-му сионистскому конгрессу. В декларации «протестующих раввинов» (как с презрением называли их сионисты) утверждалось, что стремление «так называемых сионистов создать еврейское национальное государство» противоречит мессианским заветам Библии и других священных книг еврейской религии. Иудаизм обязывает тех, кто его исповедует, служить стране, в которой они живут, и от чистого сердца отстаивать национальные интересы этой страны. «Протестующие раввины» подчеркивали, что выступают только против политического сионизма. Они не возражали против еврейских сельскохозяйственных поселений в Палестине как таковых, поскольку «эти благородные устремления не направлены на создание национального государства»[553].

Фогельштейн, один из самых убежденных противников сионизма, отвергал это новое движение, используя почти те же доводы, что и Габриэль Риссер, который был сторонником еврейской эмансипации в Германии: Германия — наше