Плюс один стул - Маша Трауб

* * *

Таскать у бабы Дуси ничего не пришлось. Она плохо себя чувствовала и никак не могла определиться – копать ли грядки в этом году под картошку или нет. В прошлом картошка совсем мелкая была, наполовину гнилая. Лето сухое, насос плохо качал воду, надо менять. Да еще года три назад надо было, да все руки не доходят. Может, яблоки уродятся. Должны. Или опять тачками гнилье вывозить, как в прошлом году? Хорошо хоть соседка козам своим забирает – не на помойку. Жалко же. Даже падалицу жалко. Да и молоко потом соседка всегда приносит, и просить не надо.

– Очень плохой год был, – сокрушалась баба Дуся, рассказывая внуку про коз и яблоки.

– Баб Дусь, а я крещеный? – спросил Петя.

– А чего ты спрашиваешь? – Баба Дуся приподнялась на подушках и начала искать на тумбочке валокордин. В последнее время она все чаще лежала – ноги подводили. Да и силы как будто выкачали, как насосом. Раньше себя заставляла, хоть к приезду Пети вставала, а сегодня вот совсем никак. И сердце не на месте, все скачет да скачет. Каждый раз страшно – вдруг вот так подскочит и все, конец. Больше не застучит.

– Ксюша венчаться хочет, – признался Петя.

– Это хорошо. Правильно, – успокоилась баба Дуся, – хорошая девочка, правильная, раз перед Богом хочет воссоединиться. Но сначала лучше в загс сходите. Бог-то все и так видит, а бумажка еще никому не помешала. По закону должно быть. Иначе что за семья, если бумаги нет? А милиция придет, что покажете, как докажете? Опять же, дети… Им тоже бумага нужна. Тебе-то ладно, парень, а ей-то бумаги понадобятся – для консультации женской, для пособий, для работы, чтобы декретные заплатили. Ты ей скажи. Передай. А то сейчас гражданские браки придумали, так вот я этого не понимаю. Если живут, то сожители, а если зарегистрировались, то муж и жена. Ой, что я говорю-то? Ты ее хоть любишь? Чего вдруг всполошился? Беременная? Тогда чего такая спешка? Да что я советую. Сами все знаете. Раз решил, значит, так надо.

– Так я крещен или нет? – уточнил Петя.

И тут баба Дуся заплакала.

– Не знаю, Петечка, не знаю, я ж в ванне тебя крестила, сама, а уж как это считается или нет, не скажу. Думала, что считается. Защитить тебя хотела, ты маленький был беспокойный очень. Спал плохо, капризничал, на щечках такая корка нарастала, что не знали, к каким врачам кидаться. Я ж хотела, чтобы ангел-хранитель за тобой приглядывал. Вот как водичкой тебя умою святой, так ты успокаиваешься. Я так радовалась. Как в ванной над тобой молитву прочла, так и диатез сошел. Не совсем конечно, на время, но все равно полегче стало. Никто не знал почему, только я знала – отпустили тебя, бедненького, хвори. А Роза, пусть земля ей будет пухом, уж что она сделала или нет, то я не знаю, как у евреев полагается. Мне-то запретила тебя в церкви крестить, поэтому я тайно… Нельзя так, чтобы ни отец, ни мать не знали. Без дозволения. Но что сделано, то сделано. Только я думаю – может, Роза тоже какой обряд провела. Она ведь, как и я, места себе не находила от твоих болезней. А умная была, книжек перечитала столько, что у меня бы глаза вывалились. Я думаю, что и она хотела помочь. Но как там в их вере принято – чего не знаю, того не знаю. Ты у батюшки спроси, я так и не решилась, не посмела. Грех ведь это. Я уж и каялась, как могла. Но не знаю, отмолила или нет. А Роза мне снится, никак душа ее, видать, не успокоится. Раньше я на диван думала да на гарнитур, еще и шубу ее загубила. Считала, что она на меня за вещи злится, а теперь думаю – из-за тебя все это. Ты ей покоя не даешь, а я вроде как должна за тобой присматривать. Но видишь, уже и за собой не могу присмотреть. Совсем стала развалюха. Уже и глаза не видят, и уши не слышат, а только язык работает. Болтаю и болтаю.

– И мне баба Роза снится. Пальцем грозит, – признался Петя.

– Вот и мне так же! – ахнула баба Дуся. – Я хоть тебе признаюсь, так, может, отпустит, раз у нас такой разговор зашел. Еще один грех на мне есть. Пообещай, если начну умирать, ты мне не врачей, а батюшку вызовешь, чтобы я исповедоваться могла. Я ведь раньше батюшек-то недолюбливала, не верила им. Святым верила, а теперь вот что думаю. Святые-то тоже людьми были. У кого-то жена умерла, кто-то ребенка похоронил. На то они и святые, что выдержали. А я так не могу. Мне бы поговорить хоть с кем-нибудь, кто молитвы знает, кто поставлен в храме служить. Не просто же так такую работу дали да паству доверили? Да, не просто. Только я раньше не понимала, все недостатки выискивала. А сейчас душу хочу сохранить. Чтобы злости не было. Хочу умереть спокойно, когда час придет. Поговорю, признаюсь, в чем смогу, что вспомню, большего мне и не надо. И в больницу меня не вези. Не вызволяй меня с того света. Не держи здесь. Если поймешь, что я одной ногой в могиле, дай и вторую ногу туда поставить. Трубки не вставляйте. И отцу своему скажи, чтоб не мешал. А уж про похороны сам решай. Если недорого будет, то пусть отпоют. Сейчас же за все платить надо. Умереть бесплатно и то нельзя. А я, дура, ничего не скопила. Только за вещи и держалась. Сколько хлама насобирала, все выбросить надо. Раньше ведь и на дрова можно было пустить, и на барахолке продать или на кусок хлеба выменять. А сейчас ценности никакой в них нет. Вот была бы Роза жива, она бы точно копеечку отложила. И для себя, и для меня. Чтобы вас в расходы не вводить. Перед Розой я виновата, очень виновата.

– Бабуль, ну какой батюшка, какие похороны?

– А вот такие, – строго прервала его баба Дуся. – Уж я-то знаю, как бывает и почему покойники потом к живым приходят и мучают их. Ты ведь не был на панихиде. Роза хотела, чтобы ее кремировали и чтобы тебя на похоронах не было. Но я настояла. Думала, ты должен с бабушкой проститься, как полагается.

– Я помню, – сказал Петя.

– Ты не можешь помнить, маленький был, – отмахнулась баба Дуся.

– Не такой уж и маленький.

День похорон он помнил так, как будто это было вчера. Баба Дуся посадила его в такси, где очень сильно пахло. Немытым водителем, грязным салоном и еще чем-то едким. Петя зажал нос пальцами – он всегда был брезглив.

– Ишь, неженка какой, – хохотнул водитель, но было видно, что Петя ему не понравился. Водитель то разгонялся на ровных и свободных участках дороги, то вдруг резко тормозил и поглядывал в зеркало. Мол, здорово, да? Петю тошнило, но он стоически терпел. Он пытался смотреть в окно, на пол, на сиденье, однако тошнота не проходила. Баба Дуся заставила его съесть соду перед дорогой, как раз от укачивания, но от привкуса соды тошнило еще больше.

– А мой-то не такой, – рассказывал водитель бабе Дусе, которая сидела хоть и рядом с Петей, но очень отстраненно. – Восемь лет, а уже за руль цепляется. Даю ему порулить на даче. Ездили тут отдыхать, триста километров, а ему – хоть бы хны. Отлил на обочину и дальше поехали! А ваш-то, что такой хилый? Уже борода скоро расти начнет, пора девками интересоваться, а ты все при бабке. Я спрашиваю, чё хилый такой? Ты ж мужик! Мужик должен скорость любить! И в машинах разбираться! Мы с моим пацаном уже и карбюратор перебирали, и фары меняли! Ты карбюратор-то можешь перебрать? Я тебе так скажу, если водить умеешь, то не пропадешь в жизни.