Маски Черного Арлекина - Владимир Торин

За окном пропел привратный рог, кто-то приближался к Сарайну, замку графов Аландских.

– Слышишь, Некромант? Это едет мой жених. Сэр Кевин Нейлинг, благородный наследник благородного рода, сын барона Фолкастлского – человек, который меня любит и которого люблю я. Многое изменилось в твое отсутствие, Некромант. Для тебя же будет лучше, если ты не будешь показываться из этой комнаты и исчезнешь туда же, откуда появился.

Сказав это, графиня вышла за двери.

Раненый закрыл лицо ладонями и тихо-тихо заскулил. Он плакал, теперь он мог себе это позволить.

А леди Агрейна билась в немых рыданиях по ту сторону двери...

Портреты и пыль, почерневшие рамы —

Осколки былого, свершившейся драмы.

Их лица – лишь тени в плену отражений,

Разбитых зеркал, пелены наваждений.

Ты знал их. То отблески жизни забытой,

Печальной, трагичной, никчемной, убитой...

Ты видишь их вновь, словно взялся руками,

И режут осколки ладони краями...

Здесь в каждой крупице насыпано боли,

Фрагменты полотен – все части юдоли.

И в них ускользающий призрачный облик

Кровавою дланью рисует художник.

Выводит на сердце стальною иглою...

Признанья и клятвы, что скрыты золою.

Сожженных, заброшенных, сломанных зданий,

Твоих преступлений. Твоих наказаний...

Но старые рамы пощады не знают,

Что злобные псы, рвут на части, терзают.

От них не сбежать: это сны твои, грезы,

Острее, чем явь, чем шипы черной розы...

«Портрет».

Баллада, написанная

на старом клочке пергамента,

найденном на запыленном чердаке

одного из домов Дайкана

Черный тракт тянулся в безызвестность, рождаясь, словно смоляная река, истекающая из огромной мраморной арки. По бокам этого белого, как полированная кость, сооружения к багровому небу тянулись двадцатифутовые, походящие на человеческие хребты, колонны, на чьих гротескных капителях, выполненных в виде огромных ладоней, возлежал треугольный фронтон, украшенный тонким лепным барельефом. В его центре рукой неведомого мастера была изображена тонущая в тяжелых складках одеяния фигура с оперенными крыльями таких размеров, что казалось, будто они могут поднять в воздух не только своего обладателя, но и, должно быть, какой-нибудь город. Лица у этого существа не было, а вместо него – гладкий, как зеркало, овал. У ног крылатого в различных позах застыли семеро изломанных силуэтов, у каждого из которых четко проглядывала лишь определенная часть тела: у кого-то – рука с когтями, у другого – обтянутая тонкой кожей грудная клетка с провалом на месте сердца, у третьего – нижняя часть лица, где отсутствовали губы, и вместо них грубые десны переходили в загнутые, словно крючья, клыки; четвертый (согбенный в рабском молении) обнажал хребет с выступающими из-под кожи шипами, вырывающимися из позвонков; у пятого был хвост, шестой являлся обладателем длинных, до самых щиколоток, волос, а седьмой – пары могучих перепончатых крыльев.

Все эти семеро отталкивающих своей гротескностью и ужасающих уродствами существ попирали ногами ленту фриза в основании фронтона. Из нее тянулись скульптурные человеческие руки с подагрическими веретенообразными утолщениями на суставах кистей и безобразными пальцами, скрюченными и изломанными так, будто некогда они пытались ухватить податливый и зыбкий край надежды и застыли в этом мгновении извечной неудачи. Как уже говорилось, фронтон лежал на двух огромных мраморных ладонях, служащих своеобразными капителями белых хребтообразных колонн. По сторонам от этих каменных позвоночных столбов, будто бы подпирая их спинами, высились статуи крылатых созданий, облаченных в долгополые плащи с капюшонами. У всех этих фигур было по четыре руки, и в каждой они сжимали по кривому, как усмешка Бансрота, серпу. То были Хакраэны – жнецы смерти. Только не следует путать подлинных Собирателей Жизней и этих их двойников, высеченных из камня, ибо по существу своему они различны, и цели у них иные. Подлинные – это те, что всегда несутся, как чумной ветер, перед телегой-труповозкой Анку, предвосхищая агонию, обрывая человеческие жизни и похищая последний вздох. Питающиеся людской неудовлетворенностью по прожитой жизни и бессмысленными сожалениями, они – Последние Вестники. Мнимые же – лишь облик подлинных, увековеченный в белом мраморе. Но здесь они стояли не просто так, и причиной тому являлись те, кто приходили в Край-Где-Все-Рано-Или-Поздно-Оказываются незваными, невзирая на устоявшиеся законы и запреты. Вот тогда Хакраэны-Из-Камня оживали, и их серпы обрушивались на дерзкого, разрывая его плоть на куски. Все же остальное время они были безжизненны и неподвижны, не имея всех тех привилегий, которыми отличались от них подлинные Собиратели Жизней, вроде дыхания, свободы движений, возможности ощутить земную твердь под ногами и твердь небесную под крыльями. Долгие века они служили лишь украшением Черной Арки, вселяя последний ужас в покойных и наполняя им их души.

Больше в этом сооружении не было ничего, кроме, собственно, его сути – прохода. Сама арка: свод, статуи Хакраэнов, фризовая окантовка фронтона – все это походило на чудовищную раму огромного зеркала. Тонкая смолянистая пленка была жидкой и перетекала сама в себя, постоянно исходя то мелкой рябью, то прекрасно видимыми волнами, а порой в ней проглядывали даже чьи-то судорожные ладони и искаженные мукой лица.

Черная Арка – так назывался этот проем, через который входят, но никогда не возвращаются обратно. Истинное начало Конца, черта, отделяющая этот свет от света того. Это был тонкий Край, за которым начинался Последний Путь – та самая дорога шириной тринадцать футов, вымощенная черным кирпичом.

И именно благодаря этой Арке их называли Ступившими за край. Это были те, от кого каменные Хакраэны как раз и должны были охранять просторы Смерти, те, кто был вне закона по ту сторону, и те, кто утратил последнюю совесть, явившись в этот день сюда в таком количестве.

Статуи мраморных стражей поворачивали к незваным гостям головы, из-под капюшонов лился едва слышный угрожающий шепот, но поделать холодные статуи ничего не могли – чужаки умели обманывать саму смерть – что им были какие-то ее жалкие прислужники.

Черный кирпич дороги ложился под ноги, хотя идти вперед совсем не хотелось. По обеим сторонам Последнего Пути, точно застывшие волны могучего прилива, тянулись вдаль холмы, поросшие бесцветной травой и колючим терновником.

Несколько человек уверенно, но не быстро шагали вперед, и в какой-то момент и сама Арка, да и начало дороги исчезли, и если оглянуться, то можно было бы увидеть лишь те же холмы, что и впереди, тот же горизонт, ту же безрадостную картину.