Джон Сильвер. Возвращение на остров Сокровищ - Эдвард Чупак

Квик подкрался ко мне сзади.

— Мой счет — восемь, — сказал он. — Восьмерых уложил. А ты, Сильвер?

Чуть не забыл, капитан тоже отличился — тем, что командовал битвой со своего корабля. Красовался на баке, как кружево на чепчике, и отдавал приказы. По возвращении каждого похлопал по спине, а Квика удостоил чести поджечь разграбленное судно. Кое-кто из голландцев еще держался на плаву, но потом Пью позабавился с ними, бросая на воду концы и вытягивая обратно, и все, как один, утонули.

Пока Черный Джон пересчитывал добычу, мы смотрели, как полыхает голландец. Каждому досталась доля по выбору капитана. Учитывалось также и то, кто как проявил себя в бою. Я получил чуть больше двух пенсов. Морской пес сказал, что сражался я хорошо, но большая доля мне по возрасту не положена. От голландца поднялось зарево на полнеба.

Потом «Линда-Мария» снова взяла курс на тихие воды, и мы вернулись к прежним обязанностям. Мы обошли Индию, поплавали вокруг Корсики и не встретили ничего, чем можно поживиться. Так и проболтались впустую остаток сезона, пока не вернулись на Малабар. Обогнули весь свет по большой дуге и не нашли ничего, кроме ветра. Капитану и того было довольно. Команда немного поворчала в отсутствие Пью — все знали, что он докладывает Черному Джону каждое слово.

На Малабаре мы завалились в трактир с английским названием «Капитан Флинт», названным в честь попугая, который летал там и любил сидеть у какой-нибудь дамочки на плече. Был он безобиден и почти мил, когда клевал Пью в лысину, а тот прыскал на него элем, чтобы отогнать.

Эль лился рекой. Бонс, прирожденный трактирщик, стоял у бочек и после каждой наполненной кружки опрокидывал еще одну себе в глотку. Если бы он работал на Пила, тот бы вмиг разорился. Мы горланили песни, женщины и Флинт подпевали до тех пор, пока все не разошлись по другим делам. Флинт полетел за Пью и его спутницей, вереща «Пиастры, пиастры!». Пью посмотрел вниз и заметил, что у дамы деревянная нога.

— Полпиастра, — сказал он Флинту. — У нее нет половины того, что мне нужно.

Флинт снова крикнул «Пиастры!», и они сошлись на одном. Попугай слетел на стол и окунул клюв в кружку Пью, празднуя победу.

Наутро женщины исчезли, словно их ветром сдуло. Мы оделись и убрались из трактира. Бонс, правда, перед уходом пропустил глоток-другой, и вскоре после этого мы поднялись на корабль, забыв о неудаче прошлых месяцев. Как и рассчитывал капитан.

Все опять пошло своим чередом. Меня Черный Джон отправил в камбуз. Трудновато, доложу тебе, смириться с должностью кока, когда так и тянет к приключениям. Да и готовить было особенно нечего, кроме морских черепах, хотя ни команда, ни черепахи не жаловались. Если нам удавалось наловить рыбы, я гонял ее кости из котла в котел всю следующую неделю. Хорошего улова трески, когда получалось ее засолить, хватало на две.

Единственный, кому не нравилась моя кухня, был Квик. На закате он заявился ко мне в камбуз, чтобы выразить неодобрение. Я в самых скромных выражениях засвидетельствовал свой поварской талант и свежесть упомянутых черепах, а Квик ударил меня в живот. Это был последний раз, когда мой обидчик прожил дольше минуты. Именно тогда Квику был выписан ордер на смерть, а следующим вечером я его заколол.

То лето в Атлантике выдалось таким же бесприбыльным, как весна. Мы не топили корабли, не нападали на галеоны, не грабили побережья. Рыба ускользала у нас сквозь сеть. Кабаны, быки, козы, ягнята не спешили набить нам желудки. Зато приятно вспомнить, что последнюю трапезу Квику составил тот же черепаший бульон, который он хлебал днем раньше.

За ужином ближе всех к капитану сидели Пью, Бонс, Брэг и Квик. О Брэге я больше рассказывать не буду, тем более что говорить нечего. Однажды Брэг слишком близко подсел к Кровавому Биллу, когда тот грыз свои сухари, после чего Билл отправил его за борт.

Я сел рядом с этими головорезами.

— Для меня будет честью поужинать с такими отпетыми висельниками, как вы.

— Тогда двигай кости к нам, — произнес Билли Бонс. — Для отпетых висельников у нас всегда найдется местечко.

— Мы уже отпеты в этой жизни, — добавил Брэг и втянул ложку бульона.

— И прокляты в следующей, — заметил Пью. — Так что хватай все, что плохо лежит.

— Ешь-пей-веселись, сказал бы я, — поправил его Бонс. — Бери от жизни все, что можешь, да не зевай.

Потом Бонс, которого не надо было уговаривать есть-пить-веселиться, опустошил кружку с элем. Брэг и Пыо тоже немало хлебнули и ответили:

— Золотые слова.

Бонс сдвинул с ними кружки и поднял бом-брам-стеньгу.

— Но с одним из вас мне сидеть не в почет, — сказал я, выпивая бульон одним глотком. Он обжег мои потроха, и я снова почувствовал голод. Миска Квика стояла нетронутая.

— И с кем же это? — спросил он, стуча ложкой по краю миски, как будто считал секунды до того, как всадить в меня нож. — Надо было просить тебя спеть для нас, Сильвер. Прежде чем взять с собой. Прежде чем разделить с тобой хлеб. При всем уважении к капитану, никогда не встречал более неподходящего имени. Сильвер. Так могут звать кого угодно, кроме уличного попрошайки. Так кто из нас недостоин бристольского нищего? Кто из нас, джентльменов удачи, тебе не угодил?

— Один крысомордый гад, — ответил я.

Пыо вскочил.

— Это не ты, — шепнул ему Бонс. — Парень смотрит не на тебя.

— Так назови его, — сказал мне Квик. — Я хочу услышать имя. Пой, попрошайка. Только не про Кровавого Билла для твоего же блага. И не про капитана. Неужели это он, Сильвер?

— Это не Пью, — подхватил Пью. — Пью совсем не похож на крысу. — И он посмотрелся в ложку — видно, чтобы убедиться. Судя по всему, он остался доволен отражением, потому что немедленно ухмыльнулся. Впрочем, Пью всегда был пристрастен, когда речь заходила о его внешности.

— Значит, это не Брэг, не Бонс и не Пью. Так назови имя. Говори, — прошипел Квик, поднявшись.

— Ты! — бросил я, ненавидя его всей душой.

— Я выпью за победителя. — Бонс подмигнул мне.

— И за побежденного, — пропел Пью, обтирая ложку о рукав.

— Сдохни, Сильвер, — процедил Квик. — Сдохни от моей руки. — Он выхватил шпагу и отсалютовал ею. Меня от него тошнило. Если уж собрался рубить на куски, к чему рисоваться? А если угрожать, то зачем так убого? Четыре слова, и те как обрубки. Разве не лучше увековечить чью-то смерть обещанием насадить на шпагу и покрутить хорошенько, прежде чем скормить акулам?

— Не выйдет. Сдохни сам. От моей руки, — сказал я, передразнивая его, и тоже отсалютовал шпагой, да так, что позавидовал бы любой заправский дуэлянт. Потом я дважды ударил ею о палубу. В такие минуты стиль как никогда кстати; он дань уважения ремеслу. — Станцуем? — Я поклонился. Квик покраснел, к немалому моему удовольствию. — Я, правда, никогда не плясал с грызунами, так что всех фигур знать не могу, но обещаю: мы будем кружить и скакать, как в последний раз. Для кого-то он правда будет последним. Так пусть победит сильнейший. — Я опять поклонился.