Экологичный развод. Как уберечь ребенка от травмы и выйти из кризиса самому - Татьяна Герасименко

Но пока этого не произошло, родители неправильно объясняют детское поведение. Они видят то, что хотят видеть.

Вот примеры диалогов с родителями из моей работы:

— О какой депрессии вы говорите? Мой ребенок просто спокойный и упорядоченный. Что ж плохого в том, что он любит рисовать закорючки в альбоме и читать энциклопедии?

— Мы развелись уже семь месяцев назад, а сын прогуливает школу только два. Какая связь? Просто он спутался с плохими ребятами, все из-за этого.

— Какие еще приступы страха? Он просто ленится делать то, что ему положено, а объясняет это нелепыми страхами.

— Он плохо учится, Татьяна Сергеевна, помогите внушить ему, что надо лучше стараться.

— Я даже ремня ему давала, обещала, что мы не пойдем на каток. А он продолжает считать ворон в классе, вместо того чтобы слушать учителя.

— Дочка перестала проситься на горшок в саду. Это потому, что новый воспитатель слишком строгий. Когда мы развелись? Два месяца назад. А какое это имеет значение?

— Мою дочь хвалят в школе: она помогает любому ребенку, невероятно отзывчивая, попроси о чем-то, она сразу побежит и сделает. Что? Какая чрезмерная социальная приспособляемость? В смысле «невротический симптом»? Какие вытесненные агрессивные потребности у ребенка?

Конечно, случается, что ребенок или подросток не проявляет себя после развода как-то по-особенному. Это бывает в тех случаях, когда к моменту развода у ребенка уже существует некий симптом, который решает задачу «сливного бачка», например энурез. Или обгрызание ногтей. Или компьютерная зависимость. Или страх темноты. Или непослушание.

В ситуации послеразводного кризиса эти или иные симптомы могут лишь незначительно усиливаться. Отсюда — иллюзия успешного прохождения кризиса у ребенка. «Как ребенок себя чувствует?» — «Да нормально себя чувствует», «Как обычно».

Вывод: искренне извинитесь перед ребенком за развод и за боль, которую вы ему причинили этим. Мужественно вынесите его реакции.

Если ребенок молчит, это не значит, что с ним все в порядке.

Любое затрудняющее поведение может быть симптомом послеразводного кризиса. Не ищите монету там, где светлее. Ищите там, где она упала.

Предыдущая глава логично подводит нас к обсуждению критериев разницы между текущим кризисом ребенка и долговременной травмой.

Еще раз скажу, что уберечь ребенка от стресса не получится в любом случае. Но кризис может быть переработан и использован во благо, может дать новый толчок для развития и обретения новых шансов. А ведь часто случается так, что ребенок не может побороть стресс, он тяжелым грузом падает на психику и усугубляет имевшиеся до того внутренние конфликты и слабости. В данном случае это похоже на то, как слабый фундамент проламывается под навалившейся плитой, его ведет в сторону, и дом строится дальше на пошатнувшейся и ненадежной основе.

У некоторых детей «фундамент» (т. е. сформированная к тому моменту структура психики) слабый по причине своеобразной истории семейных отношений и личности родителей. И обсуждать механизмы нарушений там — предмет отдельной книги.

Но у огромного количества детей причины шаткости внутренней основы в том, что родители после развода не могут вести себя щадящим для ребенка образом. И самая опасная история — это перетягивание ребенка, как перетягивают канат две противоборствующие команды. Ребенка ставят в условия выбора, чаще — косвенным образом, но, в принципе, это все равно что растягивать ребенка на дыбе. Как я говорила выше, психоаналитики называют этот феномен внутреннего противоречия ребенка «конфликтом лояльности». И чем он острее, тем тяжелее долговременные последствия развода для ребенка. Это и есть травма. Травма — это не статичный рубец на душе, а динамический (подвижный) механизм, который начинает управлять как поведением взрослеющего ребенка, так и формированием его личности.

У меня есть в наблюдении семья, где родители, расставшись год назад, испытывают друг к другу неприязнь, нетерпение и презрение. Каждый считает себя вправе воспитывать единственного сына. Никто из них особо не стремится уважать права другого, поэтому договоренности нарушаются, границы не соблюдаются. Вспышки гнева, перепалки, узурпация ребенка и отказ второму родителю в посещениях, участие близких родственников в «военных действиях» (дедушек и бабушек), взаимные судебные иски — все это довело мальчика до такой чудовищной степени напряжения, что он стал говорить: «Я не хочу жить». Через пару недель после этих откровений ребенок был госпитализирован в клинику сразу же после того, как отец долго стучался в двери бывшей жены с требованием открыть. У сына — пять дней реанимации и обострение хронического заболевания в зоне ЖКТ.

И даже в больнице папа продолжал «якать», когда обсуждалось, кто будет находиться с ребенком в палате. Когда зашла речь о бабушке (в тот в день, когда оба родителя не могли приехать в больницу), отец сказал: «Зачем мне твоя мама, чтобы сидеть с ребенком!»

И вот это уже пример развития долговременной травмы. Огромный внутренний конфликт ребенка, постоянный страх повторения агрессивных сцен и необходимости выбирать — все это толкает мальчика на единственный выход: психологически сбежать от родителей («вы мне оба надоели!», «я уже не хочу ни с кем жить!») или «уйти в болезнь» (символическое сбегание). Когда мы с этим парнишкой проводили диагностику подсознательных защит, основным было его желание покинуть это место любым способом: исчезнуть, переехать, пропасть, замолчать, заболеть, «не быть». Все это ложится в структуру психики ребенка и создает избегающий тип личности, полный внутренней растерянности, тревоги и импульсивности.

Однако травма может сформироваться и более тихим образом. Не обязательно в семье должны быть «итальянские разборки» и открытая ненависть.

Пример такой семьи: развод с отцом произошел несколько лет назад, и мама уже давно живет со своими детьми и новым мужем. Отношения в новой семье хорошие, но у сына есть трудности с учебой, с концентрацией внимания и в целом он отличается некоторой пассивностью в отношении ряда жизненных проблем. После развода мать постаралась, чтобы отца отстранили от регулярного общения с сыном. Не то чтобы конфликты были большими, но все же стремление мамы заменить отца отчимом и «заново начать свою семью» было реализовано: отец нерегулярно и не очень часто появлялся в жизни сына.

Ко мне семья пришла с совершенно другим вопросом — проблемами учебы, рассеянностью и пассивностью характера мальчика. Диагностика показала, что у ребенка вытеснена агрессия к матери, которую он в душе считал виновной в разводе. А кроме того, мальчик не так сильно был привязан к отчиму, и отец был далеко. В результате, не имея достаточно привлекательного и доступного образа мужчины для формирования своей мужественности (важный этап развития в 4–6 лет), мальчик стал расти пассивным. На этот дефицит также повлияла слишком большая привязанность к матери (т. е. к женскому образу).