Ситцевая флейта - Светлана Геннадьевна Леонтьева

сдадимся врагу!

И нынче не сдамся я. Марфа, ты Марфа!

Петля, что на шее, заместо мне шарфа,

и взгляды мне в спину – хрустят позвонки!

Но не отпускай, ты земля (снег наружу).

Ещё поборюсь, постою я, не струшу

у этих домов, у могил, у реки.

***

Иди ты ко мне, пожалею, моя дура-пуля,

моё ты раненье, моя ты стрела между рёбер…

Моя катастрофа, откуда тебе не вернули,

держу твоё знамя, ладонь приварилась в ознобе,

а вместе с ладонью и пальцы! Иди, пожалею!

О, страшный, заброшенный город мой, что в Бэйчуане,

где люди спастись не сумели, бежать по аллее…

А землю трясёт, выворачивая, словно бы в чане

весь мир выкипает: вот мышцы, вот кожа, вот кости.

А я в этот миг вся дрожу! И, дрожащая, постю!

Кричу, что меня перехлёстывает от любови

огромной, что крылья её волочу…

Плавят кровли

дома, что гармони орут колыбельные песни ребёнку.

И стёкла разбиты, и башни растут, как в Кавказе.

О, где бы взять лодку, фелуку, галеру ли, джонку,

чтоб выбраться? Место ли есть на каркасе,

на шёлке, на коврике с жёлтой подкладкой из пуха?

Когда у меня к тебе чувство: ребёнка к собрату,

когда у меня к тебе чувство, как будто собаке старуха

кусок колбасы протянула!

А ты мне – гранату…

Но здесь жили люди. Здесь был Бэйчуань – град Китайский.

Здесь сок тростниковый мы пили в кафе возле моря,

вот этой бедою теперь в своих снах причащайся,

сюда выпадай, словно яблоко из кущей райских,

из камня ты тело теши, словно скульптор в предгорье

с размахом Лоренцо Бернини, впадая в экстазы.

Хотя бы из дерева или, попробуй из воска.

Верни мне прорубленный город! Весь-весь до киоска,

до площади, дома, полиции, видишь, расчёска

и гребень в снегу – он затоптан, вморожена слёзка

вот этой девчушки, её-то за что так, подростка?

Сметая с пути? Но не это меня так пугает,

хотя это тоже! А больше всего всеохватно

моё к тебе небо! От нежности что бирюзово!

Мои к тебе звёзды – вот Сириус, вот Золотая

огромная Рыба, звезда – ненадёжного брата

созвездье Персея, Цефеи и тайны алькова.

Тебя не добыть мне обратно! Не вытесать душу

из скрипки, органа, что Бах. Что пейзажи Куинджи,

что сок из сонаты, из Лунной, что из влаги сушу.

Жалею…о, как я жалею. Мне снежно, мне вьюжно.

И сказано было о том, возлюби своих ближних

и дальних, враждующих против. О, дурочка-пуля,

ты раной во мне расцветаешь, дырой под медалью…

Давай отмотаем мы в прошлое. Там, где заснули,

чтоб не было утра. И ссоры. И воплей из спален.

***

Ослепляет глаза мои нежность до такой слепоты,

что я внутренним оком весь мир созерцаю, весь космос!

Мой сыночек, Павлуша, пишу тебе, до хрипоты

проговариваю слово каждое. Помню, как рос ты!

Твои ручки и ножки…любимее нет и родней.

Я пишу отовсюду. Из этого времени или

из блокадного города – города сотни смертей,

из сожжённого в топке, сгоревшего я Чернобылья.

Из Мологи утопленной, о, как Калязин мне жаль,

я пишу из-под башни вмурованным, сдавленным слогом…

Вот я трогаю камни шершавые: сбитая сталь

прежних букв…Но не верь никаким эпилогам!

Обнимаю тебя. Сколько нежности светлой, льняной

из неё можно ткать и пути, и дороге все в шёлке!

А все матери маются этой прекрасной виной,

что не всё отдала, что смогла, я твержу втихомолку,

что могла бы дать больше я знаний, умений, идей!

А сейчас, а вчера я из прошлого, из Ленинграда

вот пишу, визг снарядов и вой площадей,

мама, Веня, соседка…хочу про живых, про когда-то.

И про то, что мы встретимся! Запах цветов, имбиря

и берёзовых почек. Что русский всегда про берёзы,

выживают они вопреки, а не благодаря

даже с этою раной в боку там, где слёзы.

Нынче были в музее у нас Вера Инбер. Вишневский, Цветнов.

Я пишу из всех памятников, гарью пахнут кричащие буквы.

Покроши хлеб и просо, как было когда-то, пшено

голубям, воробьям, белым чайкам на Волге у бухты.

Я по клюкву ходила, и я приносила грибы

с золотистыми шляпками, жарила с луком, картохой.

И не верь, что мир – прах. И не верь, что могу я не быть,

мой кровинка, мой кроха.

Поэту

1.

Чем занимается поэт? Один идёт, спасает мир.

Собак да кошек, птиц, калек, того, кто нищ, того, кто сир.

Как Данко, разрывает грудь и достаёт свои слова

расстрельные в висок, вовнутрь.

Писал же Фёдор Сологуб:

«Смерть нам к лицу», что плоть – дрова!

В поэте сотворился мир.

Так, из поэтова ребра

(поэтом был Адам!), бери –

возникла Ева. Всё – вчера

поэту завтра! Слёз поток,

чтоб море просолить со щёк,

поэт убитый, как зверёк

лежит, скукожив тельце вширь,

вдоль-поперёк…

2.

Настоящие поэты клянутся, что умрут!

Отпустят всех птиц из грудной они клетки,

но вовек не бросят крепость-редут,

разрушенный, преданный за тридцать три монетки.

3.

Настоящий поэт никогда не скажет пренебрежительно

про русские, белые, что музыка на морозе,

про них, невозможных, как небожители,

про них, чей в крови у нас сок – о берёзе!

Настоящий поэт настоящему поэту

свою руку подаст. И плечо. Позвоночник.

…Мы замерзаем у ног этих жгучих брюнетов

нынче ночью…

4.

Поэт не ревнив. Не завистлив. Не станет

кричать: «Ой, украли!». Он взвалит на плечи

свои Арараты из марсовой стали,

свои Эвересты из снов на металле,

ему эшафот – место на пьедестале,

петля – ему маятник млечный.

5.

Мне так хорошо ходить оплеванной, заклёванной,

меня ненавидят все графоманы.

Но я не затонирована, не забронирована,

вставляйте персты с мои рваные раны.

Я просто жалею всех тех, кто отважился

меня таровать. Выжигать в строчках лилии.

Растерзанным я Альбиони – в адажио

срастаюсь: вот кости, а вот сухожилия!

6.

Маяковский рифмуется с Бродским и Вознесенским,

Евтушенко читал лекции в ажиотажной Америке.

Настоящего поэта сколько ни ставь к стенке,

он вырастает Стеной Плача и Стеной Истерики.

7.

Ты спроси у меня, как бороться мне с Каином,

Ты спроси у меня, как смириться мне с Брутом?

Обступили – до виселиц! – центр и окраину,

и что проку им в ноги упасть мне прилюдно?

Выдирая из сердца свой город до камня!

Не спасая себя. Подарив своё имя

всем кострам инквизиций, кто печь, а кто пламя.

Я теперь лишь идея, крыло, струйка дыма!

Перекрыты артерии