Дебри - Владимир Иванович Клипель

теперь ни бога, ни черта не признавал, так чего там перед какой-то травкой преклоняться станет: нашел — вырвал, да и ходу…

«Старшинки» попили чаю, поболтали еще о том о сем и полезли на чердак отсыпаться.

Иван размышлял над словами Павла Тимофеевича. Видимо, доля правды в его словах была, иначе зачем бы в инструкции так строго обязывали корневщиков придерживаться сроков промысла и высаживать зерна женьшеня там, где они найдены. Нет дыма без огня. Не будь нарушений, не было бы и этого пункта. Районы распространения женьшеня сокращаются очень быстро, и это нельзя оценивать только как следствие небрежного отношения сборщиков корня к первейшей обязанности — посеву семян. Причина лежит также и в том, что человек заселяет дикий в прошлом край, распахивает земли, вырубает леса, и условия для произрастания привередливого растения становятся менее подходящими.

В. К. Арсеньев в своей статье о женьшене указывает северную границу его распространения — река Анюй, хребет Хехцир. Но сейчас уже никому и в голову не придет искать корень вблизи Хабаровска. Правда, поговаривают, что есть на Хехцире кое у кого из старых промысловиков «плантации» корня. Но кто и когда их видел или находил эти плантации? Нынче ищут корень только южнее Бикина. Когда Иван сказал про это, Миша подверг его слова сомнению:

— Почему? На Матае тоже есть корень. Калядины в прошлом году килограмм сдали.

— А ты видел? — с горячностью бросился в спор Володька. — Я там по всему Матаю прошел, ни черта не нашел: хоть бы вот такой — на смех! Все говорят: «Калядины, Калядины», а по-моему, все это туфта.

— Если хотите знать, так и я там в прошлом году месяц на корневке потерял, — доверительно сообщил Миша. — Зря проходил, но что Калядины нашли, так это точно, головой ручаюсь.

— Э-э, друг, так ты уже опытный корневщик, а молчал!

— Да что толку: месяц задарма проходил, а корня в глаза не видел. Спасибо, Федор Михалыч перед отъездом показал, а то и не знал бы, каков он есть. Так вот, первым нашел там корень не Калядин, а мастер лесоучастка Хорошко. Шел по тракторному следу, видит, какой-то странный цветок с красными ягодами. Женьшень это или что другое, он об этом тогда вовсе и не думал: сорвал стебель с листьями и ягодами и принес в бригаду показать. Авось кто знает. Калядин, как увидел, смял стебель вместе с ягодами и в костер бросил. «Хреновина, говорит, а не женьшень. Откуда тут ему быть? Дикий перец».

Хорошко сначала не докумекал и спрашивает: «Зачем ты это сделал?» — «А что ты, ребенок? Только людей будешь булгачить».

На другой день Калядин заходит к Хорошко будто по делу, но с выпивоном и, когда поднагрузились, начал выспрашивать, где тот вчера ходил да откуда шел? Тот рассказал: возвращался, мол, по волоку, увидел цветок… Словом, все, что тому требовалось, ничего не утаил. После этого у Калядина к утру болезнь: и сам — ни повернуться, ни вздохнуть, и трактор разладился, и вообще все прочее. Только все на работу, а он за котомку — и в лес. Ходил до вечера, излазил все вдоль и поперек, а корня не нашел.

Тогда он снова к Хорошко, теперь уж напрямик: «Где нашел цветок?» — «А и теперь еще будешь говорить, что это перец?» А тот ему: брось, мол, дуться! Не мог же я тебе при всех сказать, что это женьшень. Назавтра бы все в лес кинулись, кто работать стал бы? Покажи, где нашел, вместе искать станем.

Хорошко еще во время выпивки смекнул, что это за «перец», утречком раненько пошел на волок и выдернул корень, как морковку. Большой корень, граммов на двести пятьдесят. Достает его и показывает: «Видал? Так что искать больше уже нечего». Калядин аж затрясся: «Эх ты, такой корень загубил! Разве так копают? Теперь у тебя его никто не возьмет, потому что все мочки оборваны. Отдай мне!» А Хорошко и отвечает: «Может, я тебе и отдал бы его, если б ты не думал меня надуть, а по-честному. А теперь, хрена. Я его и сам употребить сумею. Куплю пол-литру спирту, настойку буду пить. Не повредит».

Миша рассказывает с такими подробностями, словно сам был всему свидетелем. Он вообще рассказывать мастер, а тут собственное, пережитое.

— Слово за слово, улестил его Калядин, заставил показать место, где тот корень произрастал. Откуда Хорошко мог знать, что там, где один корень, и другие поблизости могут быть. Тем более корень старый, ему лет двести — не меньше. Каждый год семена давал, ясно, что птицы могли их повсюду рассеять. Договорились так: искать вместе, и если что найдут, — пополам. Калядин поводил Хорошко вокруг для отвода глаз и на этом поиски прекратил: ничего, мол, тут больше нет, и искать нечего. Корень-одиночка. К тому же и времени свободного не было: работали, за день и без того намаются, тут не до поисков.

Нет так нет. Хорошко на этом успокоился, а Калядин в тот же день дал телеграмму отцу: «Выезжай, есть фарт». Через денька три тот заявляется. Старичок ушлый, на этом корне зубы проел. С утра котомку на плечи, палочку в руки — и в лес. Вечером возвращается. Походил так недельку и тридцать шесть корней выкопал.

— Ну, а Хорошко?

— Что Хорошко? Даже копейки ему не дали; ты, мол, не искал. Когда мы приехали, про эту историю узнали, пошли к нему: покажи, где? «Поздно, — говорит. — Калядины все взяли». «Тебя-то, — спрашиваю, — в пай приняли?» — «Где там, — отвечает, — в пай… Попросил дровишек на тракторе подкинуть, так он и то за два хлыста пол-литру сорвал». Потом он нас на это место водил, показал. Мы все ямки нашли, всю сопку перевернули, а корня больше не было. Они все на одном гектаре росли. То ли плантация чья-то была, то ли сами по себе насеялись…

— Повезло людям, — вздохнул Алексей. — Килограмм — шутка сказать. Почем он, рублей по двести-триста?

— Хватай выше, — пояснил Шмаков. — Хороший корень, экстра, — до пяти рублей за грамм, но обычно платят по рублю, по два. Заготовители боятся переплатить, плохо понимают, каким сортом его принять.

— Новыми? — ахнул Алексей.

— Уже который год новые деньги в ходу, а ты все на старые меришь, что ли?

— Пускай им дураки по два сдают! — сказал Володька. — Ехать для этого в Иман, в заготконтору, когда в Хабаровске всегда по три-четыре с руками оторвут, да еще и спасибо скажут. С Кавказа, со Средней Азии, с Колымы люди приезжают, с деньгами, только дай…

— Это же две-три тыщи! — подсчитав, удивился Алексей. —