Остров русалок - Лиза Си

— Тхамна научили нас, что внешний мир чреват опасностями. Мы много веков отбивались от японцев, которым приходилось проплывать мимо нас, чтобы…

— …грабить Китай, — сказала я. Про Фиджи и Океанию я раньше не слышала, но кое-что все-таки знала.

Бабушка кивнула, но виду нее был раздраженный, и я решила, что впредь лучше держать рот на замке.

— Примерно семьсот лет назад на остров вторглись монголы. Они разводили лошадей в предгорье. Остров наш они называли «Звездный бог — хранитель лошадей», вот насколько им нравились наши пастбища. Монголы тоже использовали Чеджудо как отправную точку для нападений на Китай и Японию. Но их нам не стоит чересчур ненавидеть. Многие монголы женились на женщинах Чеджудо. Говорят, именно от них мы унаследовали силу и упорство.

Мать разлила по чашкам горячую воду и раздала нам. Наделив всех питьем, она продолжила историю с того места, на котором остановилась бабушка:

— Пять сотен лет назад мы стали частью Кореи и оказались под властью ее правителей. В основном нас не трогали — правители использовали наш остров как место ссылки для аристократов и ученых, которые выступали против них. Корейцы принесли с собой конфуцианство, которое учило, что общественный порядок поддерживают везде…

— …в себе, в семье, в стране и в мире, — продекламировала Ми Чжа. — Они верили, что все люди на земле кому-нибудь подчиняются: народ подчиняется правителю, дети — родителям, жены — мужьям…

— А теперь к нам пришли японцы, — фыркнула бабушка. — И опять нас превратили в опорный пункт для завоеваний: строят на острове аэродромы, чтобы с них летать бомбить Китай…

— Мы не в силах положить конец всем их делам, — вступила мать, — но, возможно, кое-каких изменений сумеем добиться. И я хочу, чтобы вы, девочки, в этом поучаствовали.

На следующее утро Ми Чжа ждала нас на обычном месте. Воздух был морозный, изо рта у нас вырывались облачка пара. Мы пошли дальше по олле, и постепенно к нам присоединялись До Сэн, Ю Ри и другие женщины и девочки. Все они повязали головы белыми платками, в которых обычно ныряли, чтобы показать: здесь собрались бывшие, нынешние и будущие хэнё.

— Да здравствует независимость Кореи! — кричали мы. — Долой несправедливую оплату труда! — звенели единым хором голоса.

На ярмарку в Сева всегда собиралось много народу, но в тот день толпа была особенно большая. Пятеро лидеров из вечерней школы Хадо по очереди произносили речи.

— Присоединяйтесь к шествию до районного бюро! Помогите заявить о наших требованиях. Мы сильнее всего, когда ныряем вместе. А когда все кооперативы сплотятся, мы станем еще сильнее. Мы заставим японцев нас послушать!

Во главе шествия были старшие хэнё, но присутствие бабушек, которые помнили время до появления японцев, и девочек вроде нас с Ми Чжа, которые родились и выросли под властью оккупантов, напоминало всем о том, за что мы боремся. Дело было не только в том, что японцы платили хэнё на сорок процентов меньше. Дело было в свободе и независимой жизни Чеджудо. В силе и мужестве женщин острова.

Я никогда еще не видела, чтобы у Ми Чжа так блестели глаза. Она часто чувствовала себя одинокой, а теперь вдруг оказалась частью чего-то намного большего, чем она сама. И мать была права: присутствие Ми Чжа явно произвело впечатление на женщин в нашей группе. Некоторые из них специально какое-то время шли рядом с ней и слушали, как она кричит: «Да здравствует независимость Кореи!» Я тоже была взволнована, но по совсем другим причинам. Мне еще не случалось уходить так далеко от дома. Впрочем, со мной была Ми Чжа. Мы держались за руки, а свободные руки вскидывали со сжатыми кулаками и выкрикивали лозунги. Мы и так в последнее время сильно сблизились — я учила подругу полезным навыкам, а она радовала меня своим воображением и рассказывала чудесные истории, — но именно тогда мы стали единым целым.

К тому моменту, когда мы подошли к Пхёндэ, шествие уже включало тысячи женщин. Мы с Ми Чжа шли под руку; матушка и До Сэн шагали плечом к плечу. Мы проникли во двор районного бюро. Пятеро организаторов марша поднялись на ступени главного здания и обратились к толпе. Речи они произносили примерно такие же, как и раньше, но теперь лозунги звучали мощнее — столько людей их слушали, откликались на них, громко повторяли сказанное.

— Долой колонизацию! — крикнула Кан Ку Чжа.

— Свободу Чеджудо! — подхватила Кан Ку Сун еще громче.

Но громче всех крикнула моя мать:

— Независимость Корее!

Матушка много хорошего сделала в жизни, всегда защищала и вдохновляла женщин в своем кооперативе, но именно в тот момент я больше всего ею гордилась.

Тут между ораторами и входной дверью в районное бюро выстроились японские солдаты, другие встали по краям толпы. Чувствовалось напряжение, очень уж много людей собралось во дворе. Наконец дверь открылась. Вышел японец. Из страха или по привычке пять женщин из Хадо низко поклонились. Та из них, что стояла посередине, не разгибаясь, протянула начальнику список требований. Тот молча взял их, вошел внутрь и закрыл дверь. Мы все озадаченно переглянулись. И что теперь? Как оказалось, ничего: переговоров в тот день явно не намечалось. Женщины пошли обратно в свои деревни.

Но нам с Ми Чжа перед уходом надо было сделать отпечаток на память. Я показала ей на японский иероглиф, вырезанный на двери одного из зданий во дворе. Мать разговаривала с подругами, японские солдаты явно расслабились, когда толпа начала расходиться, так что мы подошли к двери и приступили к делу. Возможно, идея была не самая удачная, потому что одновременно случились сразу две вещи: четверо часовых подбежали выяснить, чем мы занимаемся, а матушка закричала: «Немедленно уходите оттуда!» Мы бросились к ней, пробираясь через толпу женщин, — Ми Чжа сжимала в кулаке уголь, а я — листок с готовым отпечатком. Мать ужасно рассердилась, просто ужасно. Но когда мы оглянулись на японских солдат, те хохотали, согнувшись от смеха и упершись руками в колени. Только через много лет мы узнали, что иероглиф, выбранный нами для сувенира, означал «туалет».

* * *

Этот марш входил в тройку крупнейших антияпонских протестов, когда-либо проводившихся в Корее, он был самым крупным из организованных женщинами и самым крупным в том году — на улицы вышло семнадцать тысяч человек. Он вдохновил и других корейцев: за следующий год в Корее прошло еще четыре тысячи демонстраций. Новый японский губернатор Чеджудо согласился на некоторые требования. Поборы прекратились, нескольких нечестных посредников сняли с должности. Это радовало, но случались и другие вещи. Стали приходить вести об арестах. Арестовали тридцать восемь хэнё, включая ту первую пятерку из вечерней школы Хадо. Десятки других задержали во время мер по предотвращению последующих протестов. Пошли слухи, что некоторые учителя в вечерней школе Хадо — социалисты или коммунисты, и многие из них перешли на нелегальное положение или уехали. Но это не заставило мать бросить учебу.

— Я хочу, чтобы вы, девочки, умели читать, писать и считать: это вам поможет, если в будущем одна из вас станет руководить кооперативом, — сказала она нам. — Если я смогу сэкономить достаточно денег, то заплачу за то, чтобы вы учились вместе со мной.