Мисс Черити - Мари-Од Мюрай

Последующие события внесли некоторое разнообразие в наш быт. Маме пришло в голову показать приглашенным леди Бертрам и лорду Филипу три моих акварели, которые папа вставил в рамки. Думаю, она хотела таким образом взять реванш за мое музыкальное выступление. Крестная восхитилась ловцами креветок и посетовала, что ее девочки такими талантами не обладают. Точнее, на Лидию, порхающую с бала на спектакль, надежд уже не было никаких. А вот из Энн еще вполне могла получиться приличная акварелистка. И наши родители заключили сделку: мадемуазель будет заниматься с Энн рисованием, а за это герр Шмаль, наставник кузена Филипа, будет давать мне уроки немецкого. Таким образом мы обе с кузиной Энн приблизимся к совершенству.

Новость меня раздосадовала. Французский я учила лишь для того, чтобы порадовать мадемуазель. Радовать герра Шмаля, занудного старика, каким он мне запомнился (я как-то видела его у Бертрамов), у меня не было ни малейшего желания.

В Лондоне Бертрамы жили напротив Риджентс-парка в белоснежном особняке, коринфскими колоннами напоминавшем древнегреческий храм. Энн встретила нас в классной комнате и оказала нам прием гораздо лучший, чем я могла ожидать. Она считала Лидию «предательницей» и от души насмехалась над ее услужливыми кавалерами.

В эту секунду в комнату вошли Филип с наставником. Только я обрадовалась возможности продемонстрировать кузине свой талант, как настало время, начинать урок немецкого. Филип пришел мне на помощь.

Так как это «нам», по всей видимости, включало и его наставника, я было решила, что спасена. Все расселись по местам, и мадемуазель слегка дрожащим голосом объявила тему урока — красивое слово «натюрморт». Герр Шмаль быстро где-то раздобыл корзину с фруктами.

Пришлось уйти с ним в другой конец комнаты, чтобы учиться говорить (на этот раз по-немецки), что меня зовут так, как меня зовут, и что мне столько лет, сколько мне лет. Заметив, как мои глаза слезятся от тщетных попыток подавить зевоту, герр Шмаль сменил тактику и принялся читать на английском и немецком стихотворение Гете «Ученик чародея». Помнится, речь там шла вот о чем: однажды юный подмастерье чародея подслушивает, как учитель при помощи заклинаний управляет метлой. Когда чародей уходит из дома, ученик произносит магические слова и посылает метлу на речку за водой. Метла возвращается с ведром воды и выливает ее на пол, чтобы вымыть весь дом. И так метла льет и льет воду, ведро за ведром. Герр Шмаль играл попеременно роли то подмастерья, то метлы, и, по мере того как вылитых ведер становилось все больше, а заклинание по-прежнему не находилось, история становилась все смешнее и смешнее.

Тут герр Шмаль, вращая выпученными глазами, без всякого стеснения разразился немецкими ругательствами. Энн фыркнула от смеха, и я в конце концов тоже начала громко смеяться, хотя и отождествляла себя с незадачливым подмастерьем волшебника. К счастью, вскоре чародей вернулся домой и, насмехаясь над учеником, предотвратил надвигающуюся катастрофу.

Мы с мадемуазель взглянули друг на друга, очарованные как рассказом, так и рассказчиком. Мой урок окончился; герр Шмаль неловко поклонился мадемуазель, спрашивая разрешения посмотреть акварели. Филип тоже рисовал. Его груши смахивали на яблоки, виноград — на агаты, а айва — неизвестно на что. А кузина налила на бумагу столько воды, что ее корзинка с фруктами плавала в центре листа. По дороге домой мы с мадемуазель увлеченно беседовали.

К концу следующего урока я поняла, что герр Шмаль вовсе не так стар — не старше сорока, хотя седина как будто прибавляла ему лет. Если присмотреться, черты и цвет лица у него были как у молодого человека. Возможно, кто-то счел бы его уродливым: глаза навыкате, тонкие губы, довольно мясистый нос, — а кто-то смешным: он нелепо гримасничал, пытаясь объясниться. Но все эти мелочи не имели значения, ведь с ним было интересно! Поэтому во время наших занятий мадемуазель часто отвлекалась. Так, когда герр Шмаль в лицах изображал нам, как австрийский деспот вынуждал Вильгельма Телля стрелять из лука в яблоко, которое стояло на голове его собственного сына, мадемуазель, забыв про все, отпила из стакана, в котором мы полоскали кисточки. Стоит отметить, что в тот день герр Шмаль превзошел самого себя, перевоплощаясь в несчастное дитя.

Вильгельм Телль, у которого было два сына, сумел спасти обоих. Вскоре — bald, скоро — я узнала от Филипа, что у его наставника раньше тоже было двое сыновей; они погибли вместе с матерью в кораблекрушении. История жизни герра Шмаля казалась мне ужаснее все трагедий Шекспира и Гете, вместе взятых. Денег на жизнь ему хватало, и у него не было нужды зарабатывать уроками. Он преподавал просто потому, что любил находиться среди детей. Шмаль сам никогда не смеялся, зато часто — oft, часто — смешил нас. Иногда — zuweilen, иногда — в разгар нашего бурного веселья его взгляд, лишенный всякого выражения, будто обращался внутрь.

Той зимой я с каждым днем все лучше понимала немецкий и все хуже — мадемуазель. Например, когда я читала по памяти Шекспира, а Кук вдруг начинал крякать, она хватала его под мышку и зажимала клюв большим и указательным пальцами. А потом декламировала вместе со мной: «Когда твое чело избороздят глубокими следами сорок зим…»

Как только герр Шмаль объявил, что ему нравятся натюрморты, мадемуазель перестала рисовать вообще что-либо, кроме кувшинов и луковиц. В конце концов я обнаружила среди рисунков листок бумаги, на котором ее рукой было выведено: «Ульрих, Ульрих, Ульрих…» Нужно ли уточнять, что герра Шмаля звали Ульрих? До этого мысль о том, что в него можно влюбиться, не приходила мне в голову.