Кафе «Поющий енот» - Евгения Перова

Остаток дня я пролежал у себя в комнате, отвернувшись к стене. Родителям сказал, что у меня приступ мигрени – они на самом деле порой случались. Я совершенно развалился душевно – слезы не унимались, в голове крутились обрывки жалких мыслей, все время всплывали неизвестно откуда взявшиеся цитаты: «Любовью оскорбить нельзя! Даже кошка имеет право смотреть на королеву!» Я себя и чувствовал как какой-нибудь котенок или щенок, которого впервые в жизни больно пнули ногой, вместо того чтобы погладить.

И как я только ухитрился дожить почти до восемнадцати лет, ни разу не испытав горького разочарования, смертельного предательства, жестокой обиды и болезненных насмешек, не представляю. Насмешки были, но обычно смеялись вместе со мной, а не надо мной, а это огромная разница. У меня были прозвища Голован и Птица Говорун – понятно почему: я практически не затыкался и обладал несоразмерно большой головой странной формы. Даже кличка Страшила не заставила меня задуматься, потому что этот персонаж из «Волшебника Изумрудного города» казался мне весьма симпатичным существом, да еще и очень умным.

В общем, как я осознал спустя годы, у меня тогда случился типичный подростковый кризис, правда, запоздавший. Потому он и протекал более мучительно. Я перестал ходить в институт, скрывая это от родителей. Ничем не занимался, даже не читал: либо лежал носом в стену, либо безостановочно бродил по улицам, выбирая самые безлюдные места – мне казалось, люди на меня пялятся, а за моей спиной обсуждают, какой я урод. Продолжалось это весь остаток февраля и март. Погода для прогулок была не самая подходящая, поэтому я все время простужался.

Наконец настал апрель. Солнце, яркое небо, теплый ветер, свеженькая травка, первые клейкие листочки… Ужас. Я впал в еще большее уныние, потому что весь мир, казалось, пел о любви, а я был ее недостоин. Самое интересное, что до подслушанного разговора я вовсе не мечтал о физической страсти, даже Аглаей восхищался совершенно бескорыстно. И о семейной жизни тоже не думал. Нисколько не сомневался, что когда-нибудь женюсь, заведу детишек и буду жить так же счастливо, как мои родители, сестры и брат. Когда-нибудь потом, лет через двадцать. Но как только услышал, что мне подобное счастье не светит, тут же страстно захотел прогулок под луной, поцелуев на рассвете, объятий и прочего секса. Я чуть не плакал, натыкаясь взглядом на влюбленные парочки, которые попадались на каждом углу, а уж машины с кольцами и куклами на капотах просто проходу мне не давали. И вот в таком раздрызганном состоянии я оказался в маленьком кафе – забежал, спасаясь от внезапного ливня, взял чашечку кофе и уселся за дальним столиком спиной к залу.

Я смотрел на сверкающий солнечный дождь, на бегущих по лужам прохожих, вдыхал аромат кофе и ни о чем не думал, мечтая увязнуть навсегда в этих мгновеньях неожиданного счастья, внезапно забыв, из-за чего, собственно, все это время страдал. Я пребывал в странном состоянии: мышцы расслабились, взгляд расфокусировался, слух перестал распознавать звуки, и они стали ненавязчивым фоном, подобным белому шуму. Я не спал, даже не дремал, но явно пребывал на границе сна и бодрствования – как бы брел по узкому коридору, в одном конце которого клубилась тьма, а в другом сиял свет. Идти было трудно, словно по колено в тягучей воде, да еще тьма цеплялась за меня своими щупальцами, но желание выйти на свет все усиливалось, и я…

– Простите, у вас свободно?

Я очнулся и поспешно подвинулся:

– Да-да, пожалуйста.

Женщина поставила на столик свою чашку и села, а я невольно посмотрел на нее и тут же отвел взгляд. И снова посмотрел. И опять опустил голову, чувствуя, что краснею. Женщина была вполне симпатичная – примерно лет сорока, чуть полноватая, с пышными каштановыми волосами до плеч. Но вся правая половина ее лица представляла собой багровое родимое пятно, отчего правый глаз казался более ярким, чем его левый собрат – почти голубым, а не серым.

– Простите, – прошептал я и еще больше смутился.

– Ты можешь совершенно спокойно меня рассматривать, – произнесла женщина. – Если тебе не очень неприятно, конечно. Я привыкла.

Я снова взглянул на нее – женщина улыбалась, и я приободрился.

– Я могу смотреть на вас!

– Вот и хорошо. И вопросы тоже можешь задавать.

– А это… не больно?

– Нет. Некрасиво, но не больно. А ты, я вижу, еще не привык. И тебе больно.

Я разинул рот – о чем это она?! Неужели… Да нет, не может быть! Что, у меня все так и написано на лице?! Ну да, именно что написано…

– Я так ужасно выгляжу, да? – дрожащим голосом спросил я.

– Ну, я бы не сказала, что ужасно. Просто сейчас ты в расстроенных чувствах, а страдание мало кого красит. А так – у тебя вся жизнь впереди. И как ты будешь выглядеть, зависит от тебя.

– И как это от меня зависит, интересно? – почти выкрикнул я. – Что, я вдруг стану красавцем?! Превращусь в Алена Делона?

– Не надо так волноваться, дружок. – Она накрыла мою дрожащую руку своей теплой ладонью. – Аленом Делоном тебе, конечно, не стать никогда. Но есть еще, например, Бельмондо.

– Бельмондо?

Я совсем растерялся.

– Вспомни, как он выглядит. Разве можно его назвать красавцем? А какая притягательность! Дело-то не в красоте вовсе. Да, мы не познакомились – меня зовут Тамила.

Я представился.

– Так что же с тобой случилось? Мне можно рассказать.

И я рассказал ей все. Сначала смущался, потом увлекся, поскольку за эти месяцы намолчался. Почему-то не мог обсуждать случившееся ни с мамой, ни со средней сестрой, с которой был особенно близок. Тамила внимательно слушала, кивала, а когда я закончил, вздохнула:

– Да, повезло тебе наткнуться на такую потрясающую дуру!

Я ошеломленно заморгал: подобная постановка вопроса не приходила мне в голову.

– Дуру? – переспросил я. – Но… Почему?

– А то не дура? Сколько ей лет?

– Не знаю. Она аспирантка. Наверно, лет двадцать пять – двадцать семь? Или даже тридцать…

– Ну вот! Вполне могла бы понимать, что красота – не самое главное в жизни. И что любовь – редчайший дар, за который надо быть благодарной. Ты же ничего плохого не делал: не преследовал ее, не приставал, просто любовался?

– Да…

– Эх, боюсь, когда-нибудь отольются этой кошке твои мышиные слезки! Ладно, не переживай, все наладится.

– Вот вы говорите, красота не главное. А что тогда? Что главное? Не для жизни вообще, а для…

– Для любви?

– Да. Что надо делать, чтобы меня полюбила женщина? Такого урода, как я?

– Во-первых, не надо самому считать себя уродом. Посмотри на меня. Вспомни, как ты вздрогнул, увидев мое лицо.

– Я не…

– Вздрогнул-вздрогнул! А теперь ты уже не видишь это страшное пятно, правда? Не замечаешь его.