Принцесса пепла и золы - Хэйлоу Саммер

– Признаюсь, это показалось мне не совсем порядочным.

– Ну, знаешь, ты тоже не так уж стеснительна.

О нет, только не надо меня снова смущать! Слишком поздно: я чувствую, как кровь бежит по моим венам, приливая к щекам и раскрашивая лицо.

– Это было как наваждение, – объясняет он мне. – Но может, нам нужно поменять все местами?

– Что поменять?

– Ну, мне кажется, в следующий раз, прежде чем наброситься друг на друга, нам лучше все же сначала хоть немного друг друга узнать?

Я опять невыносимо краснею.

– Ты ведь идешь на бал, правда? – спрашивает он. – Если сегодняшний день тебя не отпугнул, тем вечером мы могли бы поболтать подольше.

– Камердинеры тоже приглашены?

– А почему нет? Партнеры по танцам требуются восьмистам девушкам.

– Восьмистам?

– Плюс-минус.

– Кронпринцу будет нелегко познакомиться со всеми ними лично.

– Ну, я думаю, сначала он отсеет их по внешнему виду – хотя такая процедура, как по мне, довольно сомнительна и поверхностна, – а затем уже будет углубляться в другие детали.

– Каков он вообще?

– Наследный принц?

Мой камердинер, который, возможно, вовсе и не камердинер, встает. Он сказал, ему нужно вернуться в замок, но не уходит. Он остается стоять за своим стулом и вежливо отвечает на мой вопрос:

– Он славный парень. Может, чересчур добродушный.

– Неужели?

– Да. Он добродушен и доверчив. Думаю, ему, как будущему правителю столь уязвимой маленькой страны, следует быть осторожнее. Он должен меньше доверять своим врагам. Будь я в состоянии, так бы ему и посоветовал.

Я поражена: не столько заявлением, сколько тем, как он это произнес. Так серьезно, словно речь шла о жизни и смерти.

– Значит, мне не придется жалеть девушку, которую он выберет?

– Нет, не думаю. Тем более что у нее тоже будет право голоса, ведь так?

Я киваю. Хотелось бы надеяться.

– У тебя есть красивое платье для бала?

– Пока не знаю. Моя фея-крестная обещала об этом позаботиться.

Он смеется.

– Фея-крестная, милый обычай.

– Ну, не знаю. У меня есть некоторые опасения по поводу ее вкуса, но некрасивое платье лучше, чем вообще никакого.

– Мне, к сожалению, пора. Должен ли я организовать кого-нибудь, кто проводит тебя к воротам, или обещаешь мне не отклоняться от тропы, направиться прямиком к выходу и покинуть сад?

Вот это уже звучит действительно строго, как будто он и в самом деле осудил тот факт, что немногим раньше я самовольно передвигалась по замку.

– Поверь мне, – говорю я. – Я не убийца.

– Знаю. Если бы ты планировала покушение, замаскировалась бы лучше.

– Думаешь? И что же во мне такого заметного?

– Все, – говорит он с таким видом, что мне становится не по себе. – Абсолютно все.

С этими словами он поворачивается ко мне спиной и поднимается по узкой лестнице в скале, которую я раньше не видела: та была скрыта за зарослями папоротника. А я еще долго смотрю ему вслед.

Кажется… Не знаю, как это выразить. Боюсь, – да, боюсь, – меня это зацепило.

Я не могу забыть. Этот поцелуй снится мне ночами, снится в самых диких, необузданных вариациях, за которые мне стыдно после пробуждения, а днем вновь и вновь погружаюсь в воспоминания о нем. Моя мачеха уже подозревает, что меня могло укусить лесное чудовище, не сильно, слегка, но достаточно, чтобы страдать от лихорадочных галлюцинаций, тем более я брожу по окрестностям с постоянно пылающими щеками, что, впрочем, может быть и следствием знойной, чрезмерно жаркой, душной погоды, которая преследует нас все последние дни.

В доме прохладнее. Особенно в салоне, где мои сестры проводят дни, обмахиваясь веерами и издавая стоны, как только им приходится перемещаться с кресел за обеденный стол и обратно. Их радостная эйфория в предвкушении бала по большей части угасла. У портного, конечно, разобрали все платья и даже ткани, что вовсе не удивительно, учитывая огромный спрос, возникший с того момента, как были разосланы приглашения. Цены на бальные одеяния взлетели до небес, и женщины, которые обычно за небольшую плату шили шторы и вышивали инициалами салфетки, теперь принялись кропать третьесортные платья, потому что так могут получить куда более значительные суммы.

Одна такая довольно ветреная швея пообещала Этци и Каникле, что воспользуется секретной поставкой тканей, имя продавца которых не хочет называть, чтобы сшить два платья, которые сядут на них как влитые. Первая примерка рассеяла все иллюзии. Но у Этци и Каниклы уже не осталось слез. Они смирились с тем фактом, что не смогут покорить принца своим внешним видом, и поэтому открыли для себя свои внутренние богатства.

– Принц предпочтет умного и интересного собеседника, не лишенного остроумия, – объясняет Этци в этот душный жаркий полдень. – Он сможет купить мне множество самых красивых платьев, когда возьмет замуж, так что это и в самом деле не имеет значения. Сущность – вот что важно, вот на что он обратит внимание. Он заглянет в мои глаза и увидит в них то, чего нет ни у кого другого. Красоту души нельзя недооценивать! Когда понимаешь, что встретил родственную душу, о которой мечтал всю жизнь, платье уже не имеет значения!

О боже, почему я схожу с ума, когда она все это говорит? Я не хочу воспринимать всерьез то, что выскакивает из дерзкого рта Этци, но мне действительно хочется, чтобы она оказалась права. Хуже всего то, что каждое слово, секунду назад сказанное моей сводной сестрой, я отношу к себе и своему камердинеру!

– Как мудро с твоей стороны, – говорит Каникла, которая теперь стала гораздо веселее, поскольку отказалась от своей диеты, и стало невозможным застать ее без сладкого пирожка с вишневой начинкой в руках. – Но в одном мне придется возразить. Ибо глаза, в которых он утонет, будут моими. А еще у меня на подбородке есть симпатичные ямочки, которые нравятся каждому мужчине.

– А на каком из твоих подбородков ямочки, о которых ты говоришь?

– Я говорю, что ты – подлая корова!

– Всяко лучше, чем марципановая свинка, – отвечает Этци. – Ладно, не дуйся, я пошутила. Если он не влюбится в меня, то непременно полюбит тебя. Честное слово! Ведь есть же мужчины, которые любят помягче и попухлее. А твоя поросячья мордашка – самая симпатичная из всех, что я когда-либо видела!

Каникла умилостивилась лишь наполовину. Она яростно обмахивается веером, пока окончательно не изнемогает, а потом запихивает в свой широко раскрытый рот еще одну булочку с вишневым кремом. Пирожок легко влезает туда целиком. Иногда я думаю, что Каникле стоило бы стать оперной певицей. Это ведь они чаще всего имеют такое крупное телосложение и могут так же широко открывать рот.