Магда Нахман. Художник в изгнании - Лина Бернштейн

Кажется, обстоятельно изложено всё, что можно о Leo созвездии, а что не можно, того не надо. Низко кланяюсь тебе, моя милая.

Твоя Ю. Оболенская[75]

Рис. 24. Группа друзей. Сидят слева направо: Мария Петц, Варя Климович-Топер, Надежда Лермонтова, Юлия Оболенская, Магда Нахман. Стоят слева направо: Николай Тырса, Александр Зилоти, Наталья Грекова, не позже 1910 (РГАЛИ, фотография из «Альбома с фотоснимками учеников школы Званцевой». Ф. 2080. Оп. 1. Д. 109)

Рис. 25. Магда и ее друзья на конке на пути к Таврическому дворцу, не позже 1910 (РГАЛИ. Фотография из «Альбома с фотоснимками учеников школы Званцевой». Ф. 2080. Оп. 1. Д. 109)

А вот как о той же поездке на пароходе писала Юлии Надежда Лермонтова: «Ах, скорее бы увидеть Ваше живое лицо (хотя я его и так вижу), милое, круглое, и горячие глаза, которые Магд очка не могла нарисовать. Да ведь она же не видела Вас на стрелке в безумную по красоте ночь!»[76]

Софья Дымшиц-Толстая писала о своих соучениках, что они «выносили из школы не только теоретические знания, но и большую культуру в широком понимании этого слова»[77]. А культурное богатство Петербурга им было доступно. На Александра Зилоти, чей отец был выдающимся русским пианистом и дирижером, полагались как на надежного поставщика билетов и контрамарок на самые востребованные концерты и выступления. Вот его записка к Юлии, с которой он посылает пригласительные билеты на выступление Айседоры Дункан. Ему удалось выманить их у самой танцовщицы:

Многоуважаемая Юлия Леонидовна!

Во-первых, извиняюсь, что пишу карандашом – правда чернильным. Мне нездоровится, поэтому я не был вчера «в классе», и поэтому же не могу идти сегодня вечером. Не желая однако, чтобы вся моя беготня и красноречие перед Дункан в пользу ее поклонниц пропали даром и чтобы ее высшая любезность, т. е. что она мне собственноручно из своего бокового кармана подарила ложу, остались без результата, – я присылаю ее, т. е. пять талонов, и прошу Вас пригласить еще Наталью Петровну <Грекову> или Надежду Владимировну <Лермонтову>, может быть пойдет Николай Андреевич <Тырса> или Варвара Петровна <Топер> – во всяком случае, если идете Вы, Магда Максимилиановна и Козлов, то есть еще 2 места. <…> Но я, так же как в разговоре, не могу остановиться. Да здравствует воздержание XX века и школа Бакста![78]

Зилоти часто заканчивал свои письма, как и на этот раз: «Да здравствует школа Бакста!»

Два дня спустя он отправил Юлии пять билетов на концерт Баха и Равеля: «Вероятно, захотят идти и Магда Максимилиановна, и Наталья Петровна <Грекова>. Потом спросите Лермонтову и Козлова»[79]. Когда в Петербург приехал Пабло Казальс, именно Зилоти встретил его на вокзале и, конечно, снабдил своих друзей билетами на его концерт: «Утром еду встречать Казальса. Поклон Магде Максимилиановне – скажите, что после этого так о себе стану много думать, что Вам с ней будет со мной еще труднее справляться»[80].

Но молодые художники думали не только о билетах на концерты и о походах в театр. В своей переписке друзья обсуждали эстетику Ницше, Рёскина и Оскара Уайльда; русскую, немецкую, французскую и английскую литературу, которую они часто читали в оригинале – Шекспира, Монтеня, Гёте, Стефана Георге, Флобера, Жорж Санд, Метерлинка. Они читали греческих философов (Платона, Аристотеля), неоплатонического философа Плотина, переводы Рабиндраната Тагора на русский язык и русскую символическую поэзию (Вяч. Иванова, Блока, Кузмина). Студенты Бакста также изучали книги Гастона Масперо по истории, религии, искусству и археологии Египта[81]. Интерес их учителей к этим предметам был заразительным. В письме к Юлии Зилоти спрашивает:

Как поживает «Ваш» Maspero? Я перечел свои конспекты и начинаю Сеннахериба[82], кончивши его и всю книгу, прочту две книги его же Les contes populaires de l’Egypte ancienne [1906] и Causeries d’Egypte [1907][83], а потом перечту еще раз первое, т. к. если хорошо знать это, то это в главном уже основание. Это две книги не очень большие (те же, что себе купила Магда Максимилиановна…)[84].

Как видно из писем этого времени, Магда собирала библиотеку. (Позже, в пору бедствий и голода во время Гражданской войны, она распродавала свои книги, чтобы удержаться на плаву.) Вот, например, ее записка, посланная Юлии:

Милая Юлия, в понедельник мне предлагают место в ложе на Хованщину, а так как мой абонем. тоже в понедельник, то я предлагаю тебе поменяться со мной. Твой абонемент, кажется, во вторник? Если согласна на мое предложение, напиши. – У Вольфа продаются книги [Stefan] George (Das Yahr der Seele, Der siebente Ring[85]) – вчера я спрашивала[86].

Вспоминая своих друзей в 1926 году, Юлия отмечала, что ей не приходит на память ни единой ссоры или недоразумения, кроме разве каких-то забавных принципиальных разногласий в Эрмитаже между Тырсой и Зилоти. Не было никакой зависти к успехам того или другого товарища, достижение одного было праздником для всей школы. Оно незаметно ложилось в основу дальнейшей работы, преломляясь у каждого по-своему[87].

Лермонтова, немного старше остальных, была признана самым талантливым и опытным художником среди них.

Они так сильно были вовлечены в жизнь друг друга, что пропустить даже несколько дней в школе было трудно, а расставание на лето становилось горькой печалью. Однажды весной простуженная Грекова написала Юлии записку из дома: «Что-то вы все теперь? Право не знаю, как я буду без вас летом». А потом, летом, уже из своего поместья: «Очень мне не хватает вашего общества, друзья мои! Я часто чувствую себя одиноко. Да, я думаю, и работалось бы лучше вместе»[88].

Однако Петербург – неприветливый город для художников. Лето короткое и дождливое. Влажные зимы наступают рано, а в зимнее солнцестояние дневной свет длится лишь шесть часов под облачным небом, так что очень часто даже в дневное время город окутывают сумерки. Лучше всех об этом сказал Гоголь в «Невском проспекте»: «Не правда ли, странное явление! Художник петербургский! художник в земле снегов, художник в стране финнов, где все мокро, гладко, ровно, бледно, серо, туманно»[89].

Магда жаловалась на долгую петербургскую зиму: «горюю о ненормальности нашей художественной жизни – 8 месяцев сидеть в комнатах!»[90] Она мечтала о лете, когда