Катастрофа. История Русской Революции из первых рук - Александр Фёдорович Керенский

счет не было, толпа в Думе явно нервничала и волновалась из-за неопределенности ситуации. Около одиннадцати часов утра пришли присягнуть Думе Великие Князья, в том числе Кирилл, нынешний «претендент» на престол, Николай Михайлович и другие. Войска продолжали брататься с народом. Стрельба ослабла, и, несмотря на отдельные акты насилия, какой-то порядок был восстановлен. Была создана городская милиция и даже канцелярия революционного префекта. Усердно работали над восстановлением дисциплины в гарнизоне — в работе принимал участие и Гучков, который на следующий день стал военным министром.

Тем временем Революция в своем размахе распространилась на провинцию. Хорошие новости пришли из Москвы, где, как сообщил один из очевидцев, «все прошло как по маслу». Москва прощалась с прошлым радостно и дружно. Помню, как, приехав в Москву, 7 марта, я почувствовал, что не могу напиться чистого, свежего воздуха России, в котором так нуждался зараженный интригами и предательством Петроград.

Со всех концов России, из больших и малых городов приходили новости о наступлении Революции. Движение было уже всенародным. Тем больше было оснований торопиться с организацией нового правительства и расчисткой остатков старого. К вечеру 1 марта мы вовсю работали над составлением манифеста Временного правительства, которому завтра предстояло принять бразды правления. Мы были озабочены только созданием департаментов исполнительной власти. Вопрос о высших органах исполнительной власти Временным комитетом не обсуждался, ибо большинство комитета считало решенным, что великий князь Михаил примет регентство в период несовершеннолетия Алексея. Однако в ночь на 2 марта все без исключения согласились с тем, что Учредительное собрание должно «определить форму правления и конституцию страны», так что даже конституционные монархисты, которые утром 3 марта все еще поддерживали регентство, уже согласились с тем, что только народ имеет верховную власть и имеет исключительное право определять будущую российскую конституцию. Таким образом, монархия была отвергнута и единодушно отправлена в архивы истории.

Содержание первой декларации Временного правительства было предметом бурного обсуждения. По некоторым пунктам соглашение почти полностью разорвалось. Между представителями Временного комитета и Исполкома Совета было много страстных споров по вопросу о правах солдат. Насколько я помню, первоначально предложенный Советом проект этого пункта был полностью изменен. Первоначальный проект декларации или, по крайней мере, основные пункты и положения были составлены, если я правильно помню, Исполнительным комитетом Совета. Каждый пункт вызывал резкое несогласие, но о войне и ее целях не было сказано ни слова. Действительно замечательно, что эта тема, всего через две недели ставшая самой болезненной и, можно сказать, роковой вопрос о революции, не упоминался ни единым словом при разработке программы Временного правительства. В этом вопросе о войне и ее целях Временное правительство было оставлено совершенно свободным, не берущим на себя никаких формальных обязательств, вольным действовать по своему желанию и провозглашать те цели войны, которые оно считало правильными и необходимыми. А между тем ни один другой вопрос не вызывал таких яростных нападок слева на Временное правительство, заявившее, что именно в этом пункте правительство как-то предало революцию и нарушило свои обещания. Что может показаться еще более невероятным, так это то, что этот инаугурационный манифест Временного правительства ни одной строкой или словом не коснулся социальных и экономических недовольств рабочего класса. Фактически, эта первоначальная декларация Временного правительства была вообще настолько общего характера, что я совершенно безразличен к ее содержанию. Временное правительство в своем первоначальном составе не только выполнило взятые на себя обязательства, но и пошло дальше этой декларации, развернув широкую и всестороннюю программу социальных реформ. Но это не удержало людей от нападок на нее, обвинений в невыполнении своих обязательств и внушения массам глубокого недоверия к правительству, созданному революцией. развертывание широкой и всеобъемлющей программы социальных реформ. Но это не удержало людей от нападок на нее, обвинений в невыполнении своих обязательств и внушения массам глубокого недоверия к правительству, созданному революцией. развертывание широкой и всеобъемлющей программы социальных реформ. Но это не удержало людей от нападок на нее, обвинений в невыполнении своих обязательств и внушения массам глубокого недоверия к правительству, созданному революцией.

Не свидетельствует ли отсутствие социальной программы в декларации Временного правительства о том, что вожди Совета оказались с Революцией лишь случайными попутчиками? Не показывает ли это, как они неправильно поняли природу глубокого потрясения, этого перелома в жизни русского народа? Я не сомневаюсь, что будет предпринято много хитроумных попыток объяснить, что в советском проекте правительственной декларации не было никакого упоминания о войне и хозяйственных нуждах рабочих и крестьян. Некоторые делают вид, что это молчание было умышленным, что эти вопросы намеренно игнорировались из тактических соображений, чтобы не запугать высшие классы в начале революции. Что ж, пусть они найдут какое-нибудь утешение в таком благовидном споре!

Кабинетный список Временного правительства был завершен к ночи 2 марта. Я не могу сказать, какие соображения повлияли на Временный комитет Думы при выборе министров, ибо я не принимал участия в консультациях по этому вопросу. Я не помню, когда князь Львов, первый министр-председатель Временного правительства, появился у нас в первый раз, но я думаю, что он прибыл к вечеру 1 марта. Я знаю, что кандидатура Родзянко на пост премьера не нашла поддержки у влиятельных депутатов. Я знаю также, что в думских кругах считалось необходимым включить меня во Временное правительство. Позже я узнал, что некоторые кандидаты в министры сделали мое включение в правительство условием своего принятия.

Эта ночь на 2 марта была, пожалуй, самым мучительно трудным периодом, который я когда-либо пережил. Я был на грани срыва. Сверхчеловеческое напряжение предыдущих двух дней начало сказываться на мне. Я часто был на грани обморока, а иногда впадал в полубессознательное состояние на десять-пятнадцать минут. Но мне предстояло найти выход из сложной, казалось бы, неразрешимой ситуации. Должен сказать, что даже в кругах Совета кое-кто считал необходимым и неизбежным мое вхождение во Временное правительство. Некоторые члены Совета даже пытались уговорить меня выйти из Совета ради этого. Но для меня это был важный вопрос. Необходимо было, чтобы в составе Временного правительства был формальный представитель второго центра Революции, для того, чтобы оно могло иметь характер и авторитет народного правительства.

Не имело значения, сколько мест в кабинете было отведено соответствующим партиям, ибо даже если бы у революционной демократии был только один представитель, его влияние должно было определяться весом общественного мнения, стоящего за ним. Поэтому я ничуть не смутился, что оказался один в кабинете, когда Чхеидзе категорически отказался войти в правительство. Я чувствовал, что если массы будут предоставлены бессистемному руководству Совета и не будут иметь