Невольница: его проклятие - Лика Семенова

данному себе слову, я закипал. — А Император, к всеобщему прискорбию, вот-вот отойдет в мир иной. И у нас будет новый Император. Вот вы и попробуете доходчиво изложить все ему.

— Не думай, щенок, что я не найду на тебя управу. Ты выскочка с дурной кровью.

— Угрожаете?

Старик закипал, как кофейник: еще немного — и пойдет пар. Что он может? Максим Тенал — известный поборник законов, высокородный до мозга костей. Он не станет пачкать рук, сочтет это ниже своего достоинства. С менее принципиальным я бы поостерегся, но речи старика — всего лишь сотрясание воздуха. Насколько я знаю, в законе на этот счет нет ни одной лазейки — о положении высокородной жены прописано с мельчайшими подробностями. У него связаны руки.

Тенал покачал головой:

— Нет, дорогой зять. Предупреждаю.

Я учтиво улыбнулся:

— Считайте, что я услышал.

Старик замолчал. Я лишь слушал его шумное сбивчивое дыхание и видел, как вздулись синие вены на висках под тонкой белой кожей. Отчего удар не случился с ним?

Когда я посмотрел на императорское ложе, Пирам и императрица Порция склонили головы, припав лбами к рукам Фабия. Император испустил дух. Церемонимейстер вышел вперед, встал перед Пирамом, трижды стукнул жезлом об пол и провозгласил:

— Император умер. Да здравствует Император Пирам III.

Глава 15

Я все время лежала. Изучала глазами то стену, то ступени, ведущие в санузел. Кроме медички, приходила девушка-рабыня, приносила еду, графин с каким-то кислым красноватым отваром, и уходила, вновь оставляя меня в одиночестве. Я была бы рада видеть Олу — эту квадратную вечно хмурою девочку, но ее не было. Я скучала по нашим прогулкам в садах. По солнцу, журчанию фонтанов. По ее необъяснимой тяге к уничтожению листвы. Я вспоминала, с каким упорством и сосредоточенностью она обдирала разлапистые жесткие листья бондисана, и невольно улыбалась. Порой мне хотелось понять, о чем она думала.

Радовало одно — не приходил полукровка. Наверняка сидел в своем кабинете и сцеживал яд. Как он узнал про Гектора? Ответ был только один — я проговорилась в бреду. Теперь управляющий будто запачкал мои воспоминания, дотянулся своими тонкими темными пальцами. Это не человек — чудовище. Отвратительная ядовитая химера, которая оскверняет все, до чего дотягивается. Я даже не удивлюсь, если решение высечь меня он принял сам — уж больно напирал на свое милосердие и свою добрую волю. Клянусь, не удивлюсь.

Я так задумалась, что не услышала, как отъехала дверь. Чувствовала лишь взгляд. Долгий, тяжелый. Когда порыв прохладного воздуха из коридора донес едва уловимый приторный аромат амолы, я все же повернулась. Де Во стоял в дверном проеме, устало прислонившись плечом. Нелепо, но я даже обрадовалась, что это не полукровка. Измотанный, какой-то поблекший. Казалось, он едва держался на ногах от усталости. Наспех наброшенный лиловый халат перекосило на спину, один рукав подвернут сильнее другого. Похоже, он одевался сам.

Де Во молчал. Наконец, тяжело оторвался от стены, не сводя глаз с моего лица, и сделал несколько усталых шагов. Встал рядом с кроватью, инстинктивно поправил пальцами тонкое одеяло. Выглядело нелепо.

— Можешь поздравить меня — перед тобой Великий Сенатор Империи.

Я отвернулась, таращилась на ступени, которые уже изучила до малейшей трещинки в камне: хоть сам Император, мне плевать.

Он шумно выдохнул:

— Ты ничего мне не скажешь?

Я снова молчала.

— Ты даже не поднимешься, когда я вошел?

Он вновь остался без ответа. Похоже, всерьез думает, что я все еще обязана ему кланяться. Будь он трижды Великий Сенатор! И, похоже, он считает, что после того, что они учинили, я могу встать. И эта отвратительная терпеливость… Что это, усталость или внезапное омерзительное великодушие? Игры в понимание и терпение? Через пять минут эта блажь сойдет, и прибавится синяков. И так будет лучше — достаточно с меня одной отвратительной химеры.

Де Во опустился на край кровати, я чувствовала его тело через тонкое одеяло, укрывавшее меня до самой шеи. Я все время мерзла. После порки долго не спадала температура. Изорванную тунику сняла лекарка, и теперь меня украшали лишь больничные повязки. Я тряслась от холода, но она наотрез отказывалась давать жаропонижающее, утверждая, что у меня здоровый сильный организм, и он должен справиться сам. Кто знает, может, это тоже всего лишь желание полукровки, который хотел, чтобы я сильнее мучилась. Теперь я понимала, что меня в нем так настораживало с первых мгновений — мягкость маньяка. Приторная вкрадчивость, которая обволакивала, как клей. На Норбонне красноглазых песчаных мух, которые жили в прохладе вентиляции, ловили на длинные клейкие полосы. Стоило мухе лишь коснуться поверхности — и она в ловушке. Мухоловки манили сладким медовым запахом, и в жертвах никогда не было недостатка. Я ощущала себя мухой, которая завязла всеми тонкими лапами. Намертво.

Де Во медленно стянул одеяло со спины, и кожу тут же колко обдало холодом. Он задержал руку на пояснице, я чувствовала ее печной жар. Она казалась раскаленной, как тавро. Молчание. Долгое тягучее молчание. Наконец, я услышала, как утяжеляется его дыхание. Разве не это он ожидал увидеть?

— Что это? — он казался удивленным.

Жест, вполне достойный брата. У него есть глаза и, надеюсь, память, которая верно подскажет.

Я молчала. Он поддел край повязки, потянул. Я вновь чувствовала, как корка засохшей сукровицы отдирается вместе с тканью. Сцепила зубы, чтобы не вскрикнуть, но, все же, шипела, не в силах молча терпеть, когда открывшуюся рану защипало.

— Что это?.. Эмма, что это?

Я не выдержала. Приподнялась на локтях, насколько смогла, и повернула голову:

— У тебя слишком короткая память? Не помнишь, какие приказы отдаешь своему скользкому брату?

Он вернул повязку на место. Выглядел не просто растерянным — ошарашенным.

— Я не отдавал таких приказов.

Замешательство казалось искренним.

Он встал, обошел кровать и присел, чтобы посмотреть мне в лицо:

— Клянусь, я не отдавал таких приказов. Я запретил ему. Слышишь? Запретил.

Если бы я сидела в первом ряду на любительском спектакле, непременно бы воскликнула: «Браво!». Я не знаю, чему теперь верить. Я приподнялась, как смогла, и отвернулась в другую сторону.

Он какое-то время сидел у кровати, перебирая мои спутанные волосы, резко вскочил и вышел, топая так, будто собирался расколоть набойками каблуков каменный пол.

Глава 16

Я перебирал заледеневшими пальцами огненные пряди и отказывался верить глазам. Как он посмел, когда я говорил, что не хочу этого? Твою мать, как он посмел? Я смотрел на ее спину, и меня