Царь Борис Годунов - Дмитрий Лисейцев

За этим 20 февраля последовало обращение к Борису Годунову с просьбой принять «венец и бармы Мономаха». Собравшаяся у стен Новодевичьего монастыря толпа молила Бориса Фёдоровича принять скипетр и державу и править Московским государством, но тот категорически отказался, предложив выбрать царем кого-нибудь более достойного и родовитого. В случае если народ станет настаивать на его воцарении, Годунов грозил постричься в монахи. На другой день, 21 февраля, было организовано новое шествие к Новодевичьему монастырю. Злые языки утверждали, что организаторы нового «похода за царем» пригрозили тем, кто не станет усердно молить и искренне рыдать, дабы растрогать правителя, крупными денежными штрафами. Поэтому москвичи мазали глаза слюной, терли их луком, чтобы слезы катились градом. В задних рядах якобы расхаживали люди с палками, бившие тех, кто недостаточно усердно кричал, изображая всенародное горе.

Новодевичий монастырь – место пребывания Бориса Годунова в январе–апреле 1598 г., в период избрания на престол

Но вышедший к народу Борис вновь ответил отказом и даже, чтобы всем были ясны его намерения (перекричать воющую толпу было невозможно), обернул шею платком и показал, что намерен удавиться, если его станут принуждать стать царем. Ситуацию переломил Патриарх Иов, пригрозивший Борису отлучением от церкви и многочисленными бедствиями, которые обрушатся на Московское государство, если оно и далее будет существовать без царя. И только этот аргумент убедил Бориса Годунова принять столь настойчиво предлагаемый ему царский венец.

В описанных событиях многие не без оснований видят политическую клоунаду, имитацию толпой сторонников Бориса всенародного избрания и изображение самим Борисом стойкого нежелания царствовать. Такой взгляд на вещи А. С. Пушкин вложил в уста боярина Василия Шуйского:

Однако следует понимать, что сама церемония избрания по представлениям той эпохи должна была выглядеть именно так: избрание должно быть всенародным, а народный избранник – начисто лишенным властолюбия. Точно так же будет отвергать в 1613 г. предлагаемую царскую власть Михаил Фёдорович Романов; таким же образом отказывались от принятия сана выбираемые духовенством Патриархи (знаменитый Никон, например, отказывался возглавить церковь трижды). Образец такого поведения, надо полагать, был вдохновлен Библией: первый из царей Израиля, Саул, когда ему был предложен венец, отказался принять его, сочтя себя недостойным такой чести.

Конечно, не все прошло настолько гладко, как хотелось бы Борису Фёдоровичу. В Боярской думе сложилась сильная аристократическая оппозиция, не желавшая допустить его воцарения. Один из ее членов, думный дьяк Василий Щелкалов, даже обращался к москвичам с речью, предлагая небывалую вещь – принести присягу не царю, а Боярской думе (правда, одобрения эта идея в народе не вызвала). В противовес боярской оппозиции действовал Патриарх Иов, опиравшийся на некоторое подобие Земского собора, а по сути на уличную толпу, послушно ходившую к Новодевичьему монастырю демонстрировать поддержку правителю. Но за кулисами «всенародных проявлений любви» к новому государю шли неприятные для него разговоры: толковали, будто бы Борис Годунов отравил «крестоносного царя» Фёдора. Говорили, что умиравший Фёдор желал благословить царским венцом одного из своих двоюродных братьев по материнской линии – боярина Фёдора Никитича или Александра Никитича Романовых. Братья проявили скромность, а вот властолюбивый правитель Борис Фёдорович якобы выхватил корону из рук умирающего государя. Поговаривали также, что после смерти царя на одном из заседаний Боярской думы боярин Фёдор Романов бросился с ножом на Бориса Годунова, после чего тот и перебрался в Новодевичий монастырь и перестал бывать в думе. В эти же самые тревожные зимние дни 1598 г. впервые прозвучали отдаленные раскаты грома будущей самозванщины. Оршанский староста Андрей Сапега, шпионы которого старательно фиксировали все циркулировавшие в Москве слухи, сообщал в одном из своих писем, что Борис Годунов, не уверенный в успехе своего избрания на престол, держал рядом с собой некоего юношу, который был удивительно похож на покойного царевича Дмитрия. В случае срыва планов занятия трона Борисом он был намерен предъявить народу «чудесно спасшегося» царевича, возвести его на престол и далее править вместо этого подставного лица.

Ситуация оставалась неопределенной и после избрания Бориса Годунова царем. Даже через неделю после этого, около 1 марта 1598 г., в столице продолжали еще подавать челобитные на имя вдовы царя Фёдора, царицы-инокини Александры Фёдоровны. Грамоты об избрании Бориса Фёдоровича на престол с призывом молиться за нового монарха и членов его семьи стали рассылать по городам только 15 марта. Боярство по-прежнему было крайне недовольно принятием царского титула Борисом Фёдоровичем. Как писал шведский дипломат Пётр Петрей, неоднократно бывавший в Москве в начале XVII века, «многие возненавидели его… Но не нашлось никого, кто бы осмелился укусить эту лису. Многие отрубили бы ему голову, но никто не осмеливался взяться за топор». Неудивительно поэтому, что в подобной атмосфере новоизбранный царь опасался переезжать в Кремль: после своего избрания он еще более двух месяцев прожил в Новодевичьем монастыре. В кремлевские палаты царь Борис перебрался лишь через две недели после Пасхи, 30 апреля 1598 г. Правда, ничто не мешало ему управлять страной из монастырской кельи. Первая известная нам грамота о наделении поместьем служилого человека от лица царя Бориса Фёдоровича датирована 16 марта. 19 марта он поставил наконец точку в затянувшемся местническом споре между смоленскими и псковскими воеводами: князь Трубецкой был поставлен выше князя Голицына, а князьям Голицыным было отдано предпочтение перед Буйносовыми-Ростовскими. В дальнейшем царь Борис будет умело использовать местнические конфликты между боярами для внесения разлада в их среду. На другой день, 20 марта, он отдал первые распоряжения о назначении воевод в города. В марте же из Москвы были отправлены люди для приведения к присяге населения Новгорода Великого, Пскова и Смоленска (надо полагать, что и в прочие города тоже).

Тем не менее то, что избранный на престол государь, вместо того чтобы переехать в официальную резиденцию русских царей, продолжает прятаться в монастыре (да еще и в женском), производило странное впечатление. Добавим к этому и странную в той политической ситуации задержку с венчанием на царство: до венчания Борис не был еще царем в полном смысле слова, оставаясь государем избранным, но не венчанным. Царское венчание в XVI–XVII вв. исполняло функции современной нам инаугурации, с которой Борис Годунов, как ни странно, не торопился. Надо полагать, что такое удивительное промедление с официальным венчанием на царство было связано с нестабильной внутриполитической ситуацией. Исправить положение смогли бы какие-нибудь внешнеполитические осложнения, на фоне которых внутренние дрязги должны были отступить на задний план. Спасение пришло из Крыма.