Белый ворон - Ольга Игоревна Елисеева

Граф испытывал почти физическое неудобство, когда ему приходилось выговаривать людям за нерадение. Но такой же крайний дискомфорт он чувствовал, когда нарушались его раз и навсегда заведённые правила. Раевский распечатал пачку газет, чего делать, конечно, не следовало, ибо начальник любил первым прикасаться к свежим страницам.

— Странные бывают эти священники, — неожиданно сказал адъютант. Хотя его никто не спрашивал, а начинать разговор первым было неприлично.

Воронцов поднял глаза и выжидающе молчал.

— Делают оскорбительные вещи, — продолжал Раевский. — Как вы теперь всем докажете, что не собираетесь жениться на девице Браницкой?

От такой наглости у командующего слегка приоткрылся рог. Но он сохранил непроницаемое выражение лица.

— А кто вам сказал, будто я собираюсь что-то кому-то доказывать?

— Но мадемуазель Браницкая скомпрометирована, и если вы...

— Я также не собираюсь компрометировать мадемуазель Браницкую, — жёстко оборвал его граф. — Ваша настойчивость в этом разговоре извинительна, поскольку вы её родственник. Однако я не намерен обсуждать свои действия с кем бы то ни было. И могу лишь гарантировать, что найду выход, при котором честь вашей тётки. — Михаил намеренно выбрал это слово, так как оно создавало большую дистанцию между Раевским и Лизой, — честь вашей тётки не пострадает.

— Но в таком случае есть лишь один выход, — удивлённо протянул Александр, не ожидавший со стороны графа такой решительности.

— Он меня устраивает. — Михаил Семёнович скрестил длинные пальцы и хрустнул ими. Он считал, что разговор окончен.

Однако Раевский с ним не согласился. Его породистое лицо исказила мгновенная гримаса гнева.

— Но... вы не можете так поступить. Вам должно быть известно, что у Лизы был жених, перед которым у неё остались некоторые обязательства.

«Уж не ты ли?» Граф надломил бровь и грянул на адъютанта чуть свысока.

— Я не думаю, что у девицы могут быть какие-то обязательства перед человеком, который на ней не женился, — сказал он. — Закончим спор. Разложите-ка лучше почту как следует.

Раевский вспыхнул. Эта вельможная манера помыкать им, каждым жестом подчёркивая своё превосходство, бесила адъютанта не первый год. Никакой Воронцов не герой, а просто придворный хам и свинья! Однако Александр знал, как пробить или, во всяком случае, поцарапать графскую броню.

— А зачем жениться? — губы полковника изогнулись в презрительной ухмылке. — Когда всё предлагается взять так? Вы не задумывались, ваше сиятельство, что моя тётка может кое-чего не принести в приданое?

Михаил Семёнович иногда реагировал очень быстро. Он схватил руку адъютанта, которую тот занёс над столом, чтобы переложить пакеты, и сжал так крепко, как только мог. Его душило ледяное бешенство.

— Если я дам вам пощёчину, Александр Николаевич, — выдавил он, — придётся стреляться. А дуэль между вышестоящим и нижестоящим невозможна. Так что вы останетесь с битой мордой, но без сатисфакции. Посему выбирайте выражения, когда говорите о даме.

Михаил отпустил руку Раевского. Гнев схлынул с него, оставив колоссальную усталость.

— Благоволите уйти, — процедил граф. — Вы подавали прошение об отставке. Оно направлено государю. Думаю, его удовлетворят. До получения ответа из Петербурга можете больше не являться на службу.

Раевский моча поклонился. Как светский человек светскому человеку. И не отдав чести, вышел. У самой двери он задержался и бросил сквозь зубы:

— Когда-нибудь вы снимете форму, и мы встретимся как равные. Тогда ваше высокое положение не оградит вас от исполнения законов чести.

«Он будет мне говорить о чести?!» — возмутился граф.

Слова Раевского о Лизе больно задели Воронцова. Граф не верил им. И в то же время был сбит с толку. Такая нежная, робкая, неумелая, она не могла оказаться развратной. Но ведь ей не шестнадцать... «Лиза свободна, он порочит её из зависти», — сказал себе Михаил. Однако разум редко берёт верх, когда затронуты чувства и возбуждена подозрительность.

Воронцов был собственником. Он трудно переживал, когда приходилось делить ласки случайных пассий с товарищами. Жена же в его воображении представлялась чем-то в высшей степени личным, только ему принадлежащим. Он не со всяким позволил бы ей разговаривать, не то что... Потерпеть сомнения в её верности было бы выше его сил. Тем более сомнения, возникшие ещё до свадьбы. Как он будет верить ей, если она уже побывала в чьих-то руках?

В то же время Михаил знал, что способен простить женщину. Есть много извиняющих обстоятельств. Молодость, неискушённость, опытный соблазнитель. Разве он сам чист? Мужчину не судят за то, за что дама подвергается общему презрению. Умом граф понимал всю ложность подобной морали... Но сердцем не мог примириться с изменой.

Со всеми этими сомнениями он пришёл к отцу Василию в следующее своё посещение Мобежа. Священник спешил на крестины и менее всего был намерен разбирать сердечные проблемы графа. Он почесал бровь, помолчал, а потом промолвил:

— Кому другому я бы сказал: простите девушку и живите счастливо. Но вашему сиятельству этого делать нельзя.

Воронцов опешил.

— Почему?

Он явился сюда не для того, чтобы ему сказали, как поступить. А для того, чтобы поддержали в уже принятом решении. Ибо последнее слово граф всегда оставлял за собой.

— Потому, ваше сиятельство, — голос отца Василия звучал строго, — что вы на самом деле никого не готовы прощать. Вы измучите себя и её. И будете несчастны.

«Разве я настолько чёрств?» — удивился Михаил.

— Вас все любят, — вздохнул настоятель. — Считают справедливым и сострадательным. Так оно и есть. Но это лишь внешнее. В глубине души вы очень жёсткий, самолюбивый человек. Вы не перенесёте малейшего сомнения в чистоте избранницы. А её измена, даже мнимая, будет для вас трагедией. Поэтому я говорю вам: найдите другую суженую.

Воронцов молчал. Он внутренне не мог согласиться с приговором, хотя холодок сомнения уже поселился в его груди. В конце концов, граф даже не сделал Лизе предложения и не знал, что она ответит. А ответить девушка могла всё что угодно, вплоть до фразы Раевского: мол, у неё есть обязательства перед бывшим женихом.

После столкновения с адъютантом Михаил Семёнович решил всё-таки отправиться в Сент-Оноре, хотя бы для того, чтобы помириться с Лизой. Но разговор не получился. Со времени приезда кузена Браницкая вела себя не так, как привык Михаил. Стала резкой, раздражительной, насмешливой и высокомерной. Казалось, её что-то гнетёт, но она скорее переругается со всем светом, нежели попросит помощи.

Граф был встречен без прежней приязни. Лиза ходила насупленной и как будто не замечала его.

— Елизавета Ксаверьевна, — решительно сказал Воронцов, — вы не находите, что после случившегося нам необходимо объясниться?