Хождение в Похъёлу - Никита Тихомиров

Вёёниемин отдыхал, вытянув ноги и облокотившись на торчащий из каменистого пологого склона еловый пень с отставшей и осыпающейся корой. Подставив ветру загрубелое после зимы лицо, он оглядывал громоздящиеся слева отроги и вслушивался в отдалённый клёкот коршунов. Время от времени он подносил к губам зажатый в руке ломоть вяленого мяса и, впиваясь в него крепкими зубами, отхватывал изрядный кусок, а потом медленно жевал его.

Горы уходили в даль, теряли охристо-бурый окрас, наливаясь синевою, и таяли у горизонта. Он оглядывал громоздящиеся, подпирающие друг друга хребты, и сердце его не покидала печаль. Эти горы, эти островки елового леса, разбросанные тут и там на склонах и в лощинах, заросли тальника вдоль громкоголосых ручьёв, всё это было его домом — владениями его рода. И вот теперь он прощается с этой землёй, покидает её и, кто знает, увидит ли когда-нибудь впредь. Ведь вслед за ним пойдут остальные, снявшись с насиженных, веками обживавшихся поколениями предков, земель.

Грусть, словно черви гнилушку, подъедала сердце. Люди все как один так долго ждали весну, надеясь, что вместе с новым солнцем позабудутся тревоги и горести длинной зимы. Но надежды рухнули, растаяли вместе со снегом. Опустела, осиротела родная земля. Ох, Вёёни, оскуделая, умирающая Вёёни!

Он дожевал мясо, хлебнул из бурдюка остатки родниковой воды. Пора было отправляться дальше. Долг звал его вперёд. Вёёниемин повернул голову вправо, туда, где увалы резко обрывались и начиналась бескрайняя Таасан — Великая равнина. Бурая поверхность её была испещрена бесчисленными озерцами талой воды и сочно-зелёными пятнами пробивающейся травы. Наискось плоское пространство перечеркнула узкая линия отражающей небо реки, которая уносила ледяные воды, рождённые в недрах Срединного хребта, куда-то к северу. Туда, в далёкую Страну мрака и холода, ему и предстояло идти.

Взвалив на плечи походный мешок, лук, колчан и подобрав копьё, Вёёниемин ещё раз взглянул на горы, ощущая, как что-то заныло глубоко внутри, круто развернулся и под звуки тоскливой песни коршунов, которую наносил ветер, начал быстро спускаться по склону.

Спустившись к подошве бугра, он остановился, встал на одно колено и потрогал прорастающие из земли нежные побеги первых трав, улыбнулся, словно только сейчас осознав, что зима со всеми её тяготами и горестями осталась позади. Неплохо уже хотя бы то, что пережили её, пусть и не все, но пережили. Род не погиб, а это главное. Пусть предстоят перемены, новые испытания, пусть будет нелегко — всё можно пережить. А вот вторую зиму, которая будет уже не просто скудной, но голодной, пережить удастся ли?

Он ещё раз оглянулся на горы, вдохнул слетавший с их вершин ветер, мысленно прощаясь с ними. Увидит ли он ещё раз родимую Вёёни? Потом поднялся и, устремив взгляд вперёд, быстро зашагал в открытую степь.

Он решил выйти к берегам реки, намереваясь следовать вдоль её берегов, по крайней мере, покуда ему будет с нею по пути. Ещё никто и никогда из племени не ходил вниз по её течению далее чем на три-четыре дня пути. Зачем человеку без какой-либо весомой причины идти по доброй воле в Страну мрака? А вот ему, гляди ж ты, надо во что бы то ни стало.

Этой весной каждый из пяти родов племени отправил разведчиков искать новые земли, которые могли бы стать новой родиной его народу. Род Ханахеен отправил его, Вёёниемина, навстречу северным ветрам. Сууто послали своего человека к Большой реке, что была дальше на запад, чтобы посмотреть, нет ли там утраченного изобилия. Разведчик Нопиляне пошёл сквозь горы. Два рода вообще, как только сошли снега, снялись с мест и отправились на восток, вознамерясь пересечь Срединный хребет, чтобы попытать счастья там. Народу надлежало разделиться, чтобы пережить трудное время.

Вёёниемин брёл по набухшей земле, обходя стороной залитые водой впадины и озёра. Низкие берега её ничем не выделялись на ровной поверхности Таасан. Лишь далеко на северо-западе, сквозь дымку испарений, темнели островки елового леса, обозначая её течение. До вечера ему нужно было достичь их.

Когда он проходил мимо тронутых рябью мелких озёр, в воздух с тревожными криками подымались стайки пернатой мелюзги, начинавшей кружить над головой. Толко тогда, когда он отходил на порядочное расстояние, успокоившиеся птицы опускались в траву к своим птенцам. На мелких волнах покачивались, держась поодаль, озабоченно покряхтывающие утки. Из-под ног с писком выскакивали мыши и с тихим шелестом исчезали в увядшей траве. Таасан всё ещё была полна жизни, но то было лишь слабым отголоском былого.

Обходя очередную мелководную лужу с торчащими щётками травостоя, которые покачивались над водой, он заметил что-то белёсое, выступающее над её поверхностью. Подойдя ближе, он понял, что это была часть скелета зверя суури[18]. Несколько крупных позвонков, огромные кости ног и куски раздробленного черепа — всё то, что не унесли с собой охотники и не растащили хищники и падальщики. Вёёниемин даже припомнил тот год, когда был добыт этот суури. То было осенью, перед первым снегом — в тот год погибла его Анекеннарра[19]. Погибла нелепо и неожиданно. Да разве по иному бывает? Тогда они вместе с семьёй старшего брата ушли к самым высоким вершинам, увенчанным снеговыми шапками, заготавливать сарану[20]. Анекеннарра, жена брата и их с Атхо младшая сестра с утра ушли вверх по лощине на солнечные луга вместе с детьми. А они с братом отправились поохотиться на круторогих баранов, стадо которых заприметили за день до того.

Охота была удачной: добыли двух самок, жирных, покрытых великолепной шерстью. Вернулись в лагерь и занялись разделкой добычи, поджидая женщин и детей, которые скоро должны были вернуться. И вскоре действительно увидели бегущую по пышной высокой траве Каарви. Она бежала не разбирая дороги, спотыкаясь о глыбы, проваливаясь в рытвины, подскальзываясь на жирных стеблях вызревшей пучки, падая и вновь подымаясь. Встревоженные охотники, побросав разделочные ножи и скребки вышли ей навстречу. А она ещё издали начала что-то кричать, махать руками.

Дрожащий голос её то и дело срывался, тонул в схлипах. Вёёниемин до сих пор помнил, как похолодело тогда его сердце, будто кто сыпанул на него пригоршню снега. Он как будто уже предчувствовал случившееся. Сестра буквально врезалась в них, тут же заголосила во весь голос. Словно во сне Вёёниемин слушал её сбивчивые объяснения, и до него с трудом доходило, что сестра рассказывает про его Анекеннарру. Из рассказа он вынес лишь то, что с его женой случилось несчастье.

Наперегонки кинулись они по узкой тропе, идущей вдоль пенистого стремительного потока, прыгающего между камней. Прошли вдоль выступающей скалы, взобрались на уступ, с которого белой лентой спадал ручей, продрались через ольховник, поднялись ещё на один уступ и…

Там, у подножия следующего уступа, совсем невысокого — человеку едва по грудь будет — сидели, склонившись над недвижимым телом жена Атхо, их дочь и сынишка. Рядом, на постланной на влажную землю шкуре, лежала, тихо похныкивая крошка Явке. Личико её была выпачкано грязью, на губах виднелись свежие ссадины. Вёёниемин, как оглушённый, ткнулся коленями в спину женщины Атхо, та покорно отстранилась, пропуская его. На земле лежала Анекеннарра, с аккуратно уложенными вдоль тела руками и вытянутыми ногами. Волосы её слиплись от крови, всё ещё обильно изливавшейся из раны. Одного взгляда хватило Вёёниемину, чтобы понять, что здесь произошло.