Хождение в Похъёлу - Никита Тихомиров

А юхти, действительно, приходили.

Вёёниемин успел даже поспать мало-мало. Потом заёрзал, перевернулся на другой бок. Сон вроде отпустил его. Полежал с закрытыми глазами. Слух сам собою навострился. И он услышал их!

Они передвигались очень тихо (ведь они как бы бестелесны). Весь лес наводнился тихим шелестом, едва различимым сопением (причём, очень близким!), топотом крохотных ножек, каким-то шарканьем, шелушением и вздохами. Звуки эти исходили отовсюду, сразу со всех сторон, даже сверху. Должно быть, какая-то тварь взобралась на дерево. Вёёниемин вжался в подстилку, стараясь сдержать участившееся дыхание. Сердце, как бешеное, в миг зашлось дробным перестуком, отдающимся в висках и ушах. Показалось даже, что биение его слышится на весь лес.

Борясь со страхом, он заставил себя приоткрыть одно веко. И тут же снова закрыл его, судорожно стиснув складки одежды.

Из темноты, сквозь низкое отверстие входа, на него смотрели не мигая два зелёных огонька. Ещё два таких же бесшумно плыли над самой землёй чуть поодаль.

Ни жив, ни мёртв, Вёёниемин сильно зажмурился (даже круги пошли в глазах) и про себя начал перебирать слова молитвы, обращённой к Защитнику и предкам, прося оградить и уберечь его. Молился истово, рьяно, раз за разом повторяя священные слова.

Пока молился, уснул.

Пробуждение было тяжёлым. Болела голова, руки и ноги затекли. Ныла спина. Он ощутил наплыв этих ощущений, как только разум его освободился от пут сна. Должно быть, всему виной был холод, туманной хмарью зависший под пологом сырого леса. И юхти, конечно. Похоже, за ночь они испили всё таки часть его силы.

Вёёниемин, опираясь на подгибающиеся руки, приподнялся и затряс головой: боль от этого стала только сильней. Он нащупал нож на поясе (мало ли что!) и двинулся к выходу. На четвереньках не то вылез, не то вывалился из куваса, замер, поднял лицо к белёсой затеси намо. Что ж ты, хёнки? Куда глядел? И показалось, всего на какой-то миг, что взгляд намо стал виноватым.

Справив нужду, Вёёниемин вернулся в кувас. Трясущимися от озноба руками он достал из мешка остатки вчерашнего ужина и торопливо запихнул их в себя. Запил водой из бурдюка и вновь прилёг, подобрав колени к подбородку и обхватив себя руками: так было теплее. Вспомнил своё ночное пробуждения, звуки, которые издавали юхти, кружившие вокруг хижины, и снова передёрнул плечами. Кабы не хёнки, так и вовсе пропал бы.

Понемногу в тело начало возвращаться тепло. Вёёниемин распрямился и уставился в потолок. Пора было выступать. Атут не ко времени вспомнилась спокойная и понятная жизнь в стойбище, замелькали знакомые лица, обрывки разговоров, неказисто выглядывающие из земли жилища зимника, вечерние песнопения у костра, ласки Анекеннарры, её трепетное дыхание у самого уха, её запах, тепло. Вспомнились моления на родовом тайко-сья среди тянущихся к небу куванпылов. Яркими сполохами промелькнуло счастливое детство: отец, мать, завывания дикой пурги за прочными согревающими стенами полуземлянки, редкие охотничьи вылазки зимой, обход ловушек на пушного зверя, задушевные беседы с отцом и старшими братьями, гомон голосов и смех большого скопища людей, их тесная ощутимая близость, которой никогда не замечаешь, а утратив даже на время, тяжко переживаешь ее отсутствие. И вдруг так неудержимо, до зуда в животе, потянуло назад, домой, к сородичам, по которым, по каждому в отдельности и по всем сразу, так сильно успел соскучиться!

Вёёниемин резко встал, встряхнулся, растёр виски, выбрался наружу и осмотрелся по сторонам. Пора уходить, решил он, стараясь более не думать об оставшейся далеко позади родине. Ныне у него другие заботы. Не довершив дела, он не может вернуться. Далёкий горизонт звал его вперёд. Звал навстречу новым испытаниям.

Он обошел кувас, высоко задирая коленки и слегка подпрыгивая. Разогрев кровь, вернулся в хижину, подобрал оружие, пожитки и снова вылез в серое утро. На прощание глянул на намо, сердечно поблагодарил её за защиту от нечисти, и, более не оглядываясь, зашагал в сторону сокрытой за лесом Таасан.

Пройдя немного, Вёёниемин остановился, подобрал несколько палок, воткнул их в землю, а одну, ту, что подлиннее, приставил сверху, направив задранным концом в сторону покинутого куваса.

На границе леса и равнины туман отступил. Хмарь висела над самыми деревьями, словно зацепившись за их вершины. Над Таасан же было светло, правда небо было покрыто пуховым налётом-то смотрящая за Срединным миром птица Каатка[23] пролетела над землёй, разбросав по небосводу своё оперение.

Здесь охотник установил новый знак, насобирал сломленных сучьев, увязал их в охапку и отправился дальше, в сторону реки.

По пути он поставил ещё пять знаков, которые помогут братьям найти кувас и вернуться обратно. Упирающийся в землю нижний конец перекладины на каждом из знаков чётко указывал на то, что оставивший их человек вернулся той же дорогой. Напившись мутноватой речной воды, он торопливо зашагал берегом, стремясь нагнать потерянное время. Река за последние пару дней значительно прибыла и текла вровень с прибрежными травами. Кое-где воды вышли из берегов и слились с болотами, в таких местах приходилось делать большие и малые обходы, что также отнимало немало времени. Но Вёёниемин не роптал: быть утянутым на топкое илистое дно водным хозяином, вздумай он идти напрямки, было куда хуже. Такой человек навеки становился рабом водяного, который прятал все души утопленника в своей густой бороде, где отыскать их среди множества чужих было невозможно.

Этот переход был долгим и скучным. До чахлых зарослей ольхи и тонких берёзок он добрался только на исходе дня. Быстро орудуя топором, вырубил жерди и начал возводить кувас. Сверху прикрыл его срезанными ветками и надранной прошлогодней травой. Затем собрал дров, на ближайшем пне вырезал лик хёнки и только после этого присел передохнуть.

В голову вновь проползла тревога. Тропа суури осталась где-то правее, ближе к горам. Что как звери свернут? Тогда получится, что он пройдёт мимо. А народ обязательно должен пройти вслед за суури. От этого зависит, будут ли жить Маакивак.

Связь людей с суури давняя и крепкая — где ходит суури, там живёт и человек. Суури кормит и одевает человека, даёт защиту от нечисти (если в каком-нибудь месте остановилось стадо, то ни одного юхти не будет поблизости). Суури ближе всех к матери-земле, от того и люди, держась возле них, становятся тоже как бы ближе к Праматери. Старики и ноии говорят, что суури и Маакивак составляют единый народ — детей Праматери. Одни без других не живут. Уйдут одни, за ними потянутся и другие. Умрут суури — с ними вместе исчезнут и люди. И наоборот. Эта стародавняя связь зверей и людей освящена законом мироздания и обычаем, дошедшим от Первых людей — первопредков. Связь существовала всегда, во все времена. Люди и суури жили бок о бок, делили землю. Сказывают, что раньше и вовсе жили вместе, одной семьёй.

И вот теперь эта связь нарушена. Невидимые нити, навек притягивавшие друг к другу суури и людей, надорвались. Мир треснул где-то в самом своём основании, и трещина разводит детей Праматери. Похоже, есть нечто, объединяющее таяние снегов в горах Вёёни, набухание болот на равнине и уход суури. Что-то сдвинулось, сместилось в Срединном мире, извечный порядок нарушен. Словно предшествовавшее сущему небытие прорывается сквозь время. Так может и верно — мир клонится к закату? Если так, то изменить ничего нельзя. Но если это не конец, а только лишь изменения, пусть и сильные, тогда ещё не всё потеряно для людей Маакивак. Тогда есть надежда. Порядок меняется, но не исчезает.