Жена врага. Я тебя присвою - Вероника Колесникова

По крайней мере, убеждаю себя в этом.

Но, по мере того, как между нами сокращается расстояние, чувствую необычное для себя волнение.

Темно-серая дверь лишается черных гвоздей, двух балок, которыми я прибил ее к серым косякам, и я медленно открываю ее, предусмотрительно убрав дальше гвоздодер и молоток – то, что можно было использовать как оружие против меня.

Сердце начинает биться сильнее.

— Анжелика. Я вхожу. — Говорю громко, заявляя о своем присутствии, а на самом деле даю себе несколько мгновений, чтобы прийти в себя от этого странного волнительного ощущения. Чувствую себя так, будто бы сейчас увижу новогоднюю елку, украшенную огнями. Только теперь огни на ней будут не черно-серые, о нет. На них будут настоящие цвета, которые будут кричать мне о настоящей жизни.

Так и выходит.

Мои чувства не обманываются.

Цвет буквально льется из девушки.

Его много, он очень яркий. Пестрый. Настоящий.

Белоснежка поднимает голову, оторвавшись от какого-то занятия на узкой кровати, и у меня перед глазами все начинает плыть.

Потому что сейчас она мало похожа на себя прежнюю. Тоже самое платье-балахон болотного цвета, синеватые пластыри на ногах, каштановые блестящие волосы, розовые губы, темные глаза. Но на щеках нет легкого румянца. Почти половина лица – черная.

Анжелика смотрит на меня выжидающе, словно я могу броситься на нее и причинить вред. В глубине ее глаз плещется печаль и тоска, и я не понимаю, что происходит. Почему она становится монохромной? Откуда на щеке – чернота?

Меня будто окунает в чан с кипятком, я чувствую себя так, словно мне кто-то со всей силы дал под дых. Потому что вспоминаю, какого цвета стала Аня после того, как лишилась жизни. Она тоже была черно-белой, как и весь мой мир всю сознательную жизнь.

Значит, и Анжелика?…

— Ты что с собой сделала? — бросаю пакеты на пол, подбегаю к ней, поднимаю двумя пальцами подбородок. — Ты. Что. С собой. Сделала?

Девушка дергается, пытаясь освободиться от захвата, рукой перехватывает мою руку, цепляется за запястье.

— Рехнулся? Отпусти меня! Сейчас же!

— Что это? — провожу пальцем по щеке и чувствую влагу на кончике пальца. Перевожу взгляд. Чернота.

— Отстань! — Анжелика смотрит на меня зло и немного нервно.

И только сейчас замечаю, чем она занимается: на коленях лежит какой-то черно-белый набросок, рядом стоят две баночки гуаши и стакан с водой. Анжелика захватывает его, чтобы вода не вылилась на кровать, и очень вовремя – потому что я сажусь рядом с ней и матрас проваливается под весом моего тела.

— Я думал… — указательным и большим пальцем тру переносицу.

— Что? Что ты думал? — задиристо подхватывает Белоснежка. Она проводит рукой по лицу, убирая упавшие волосы, и на щеке появляется новый черный цвет, который съедает розовую кожу. Все становится на свои места – она рисовала черной гуашью, используя вместо кисточки собственный палец и, забывшись, испачкала краской лицо.

Я не отвечаю. Она не тот человек, которому можно было бы признаться в том, что испугался своих эмоций – потери реагента.

Смотрю на рисунок, но Белоснежка торопливо переворачивает листок рубашкой вверх. Понятно – хочет сохранить свое творчество в секрете.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — воинственно поднимает она подбородок вверх.

— Да…

Я встаю и поднимаю с пола упавшие пакеты.

Ставлю их на небольшую табуретку. В комнате осталось мало мебели – только самое необходимое на первое время для пленницы. Но такой, чтобы она не могла использовать ее для побега.

— Что это?

— Это тебе.

— Я не буду это брать.

— Не бери, дело твое.

Медленно подхожу к двери, и она вскакивает. Подбегает ко мне, спрашивает, взволнованно заламывая руки:

— Что у тебя в голове, а? Ты можешь мне нормально объяснить, что я тут делаю? Ты ждешь за меня выкуп? Ты хочешь как-то использовать меня? Кто тебе заказал меня?

— Успокойся. Будешь держать себя в руках – останешься жива.

Поворачиваюсь к ней и смотрю на девушку сверху вниз. Она не отводит взгляд, и я вынужден стиснуть руки в кулаки, чтобы не дать им волю – так хочется дотронуться до алых блестящих губ, потрогать розовые щеки, запустить пальцы в копну каштановых волос.

— Что тебе нужно? — тихо и умоляюще говорит она.

Вместо ответа я киваю на пакеты, которые привез из города.

— Тебе этого знать не нужно…

Анжелика

Хищник запирает меня и снова куда-то уходит.

«Будь ты проклят!», — хочется закричать, но я держусь.

Кажется, я уже успела обсыпать его проклятиями, и это не помогло. Стискиваю зубы и возвращаюсь к кровати.

Чего он так испугался, когда зашел в комнату и начал кричать на меня?

Мельком смотрю на собственное отражение в зеркале и замечаю размазанную по щеке краску. Видимо, я так сильно увлеклась процессом, что даже не заметила, как перепачкалась. Я ведь и не рассчитывала, что смогу отыскать здесь нечто подобное, а как только взяла в руки кисть, меня сразу же унесло в другой мир, далекий от этого, чуждый, в тот, где все хорошо, где нет проблем и невзгод… В мир, где я чувствую себя частью чего-то стоящего…

Поджимаю губы и пытаюсь понять, почему Хищника так испугал этот цвет. Это не похоже на синяк… Совсем. Сразу ведь понятно, что это просто грязь… Черная гуашь… Вот только он испугался. Я видела в его глазах столь сильный страх, что даже сама начала волноваться. Что с ним не так? Психическое расстройство? Впрочем, уравновешенный и здоровый человек не стал бы похищать другого.

Присев на край кровати, убираю свою драгоценную находку — гуашь и кисти на столик, прямо к стене, чтобы ненароком не уронить и не потерять, а затем открываю один из пакетов и распахиваю рот от удивления.

Внутри лежит одежда, и по красующейся сверху бирке, я понимаю, что она моего размера.

Достаю ее и разглядываю довольно удобный мягкий спортивный костюм светлого серого цвета — явно не дешевый. Значит, деньги моего похитителя интересуют в последнюю очередь. Не смотрю все остальные тряпки, просто достаю их, складывая на кровать, а на самом дне пакета замечаю обувь. Сердце начинает как-то рвано ударяться о ребра.

Мягкие домашние тапки, в которые стоит только сунуть ноги и ни за что не захочется вытаскивать их и удобнее белоснежные кроссовки. Не туфли на каблуках, которые были у меня, а кроссовки. Давид никогда не позволял мне носить обувь без каблуков, говоря, что в я женщина, а в первую очередь — ЕГО женщина.

Хищник позаботился обо мне, но почему?