Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории - Питер Акройд

Несмотря на собственное возмущение и угрозу голода, землевладельцы не пытались возражать народным требованиям. Никто не хотел навлекать на себя гнев Божий. В небе искали знаки. О том, что Всевышний разгневан, снова заговорили, когда плохо организованная английская армия, собиравшаяся аннексировать процветающий регион Ашанти в Западной Африке, была разбита самими ашанти на берегу реки Адумансу и после сражения всех британских офицеров обезглавили. Новости из столь отдаленного региона с труднопроизносимым названием лишний раз свидетельствовали о могуществе Бога.

В июне 1826 года прошли выборы, но они практически не изменили расстановку сил, разве что слегка склонили чаши весов в пользу протестантского дела. Лорд Ливерпул еще какое-то время держался, но его силы постепенно угасали.

Следующий эпизод может претендовать на некоторое символическое значение. Герцог Йоркский, убежденный тори и наследник престола, скончался от водянки в начале января 1827 года и был похоронен в часовне Святого Георгия в Виндзоре. На затяжной церемонии похорон присутствовали герцог Веллингтон, епископ Линкольнский, герцог Монтроз, Джордж Каннинг и другие высокопоставленные лица. Ужасный холод и долгое стояние на каменном полу ледяной часовни не лучшим образом повлияли на некоторых из них. Епископ вскоре умер, Веллингтон и Каннинг серьезно заболели. Старую гвардию скосила холодная коса.

На фоне общего недовольства лорд Ливерпул наконец надумал умереть. Через шесть недель после того, как он проводил в могилу герцога Йоркского, у него случился критический приступ, однако он продержался еще восемнадцать месяцев, прежде чем окончательно отойти в мир иной. С его смертью война партий разгорелась с новой силой: после десяти с лишним лет притворной гармонии, злостных сплетен и произнесенных шепотом оскорблений стороны больше ничто не сдерживало. Место Ливерпула, разумеется, должен был занять Каннинг, но, после того как его назначили первым министром, шестеро его коллег по кабинету подали в отставку. Ему пришлось пригласить на освободившиеся места нескольких коллег-вигов (ходили слухи, что он сам наполовину виг). Палмерстон, в то время военный министр, встал на его сторону в споре против, как он сам называл это, «глупой старой партии тори». «Идет ли речь о католическом вопросе, — писал он, — о принципах торговли, о Хлебных законах, о рабстве в колониях… во всех этих и подобных этим вопросах правительство встречает поддержку со стороны вигов и сопротивление со стороны его самопровозглашенных друзей». Разве Каннинг не вступался за католиков, в отличие от Роберта Пиля, одного из ушедших в отставку министров? Некоторые издевательски замечали, что Пиль и его друзья теперь могут официально считаться «оппозицией его величества». Только Ливерпулу удавалось поддерживать в правительстве порядок, и, возможно, именно это и было самым веским подтверждением его способностей. С кем он втайне соглашался: с Пилем или с Каннингом? Этого так никто никогда и не узнал. Он был сдержанным, немногословным и загадочным. Заместитель министра внутренних дел считал, что «у Ливерпула было, пожалуй, меньше личных друзей и меньше способностей располагать к себе людей, чем у любого из когда-либо живших министров».

Он жил в неспокойном и тревожном мире. В конце 1826 года лорд Холланд писал: «Политических партий больше нет. Принадлежность к вигам и тори, фокситам и питтитам, министрам и оппозиции перестала быть знаком различия. Теперь друг против друга встали классы и крупные интересы — те, кто выращивает зерно, и те, кто его употребляет, земли и фонды, ирландцы и англичане, католики и протестанты». Как заметил герцог Веллингтон, в этот период правительство было «практически бесполезным».

Итак, Джордж Каннинг стал первым премьер-министром, пользовавшимся открытой поддержкой тех вигов, которых он пригласил в правительство. Многие не доверяли ему, но вряд ли существовала какая-то клика заговорщиков, стремившаяся его уничтожить. Люди, которые отказывались работать с ним, ссылаясь на то, что он поддерживает католиков, делали это вполне открыто. Уже в начале своего руководства он добился некоторых успехов, сумев разработать и принять государственный бюджет. Внешняя политика по-прежнему занимала все его мысли: ему приходилось вести переговоры с Грецией, Турцией, Испанией и Португалией, разбирая их разнообразные жалобы. «Я изрядно выдохся», — как-то сказал он коллеге-министру. Тогдашний министр иностранных дел лорд Дадли, видевший его чаще остальных, писал, что «никогда не слышал от него грубого, язвительного или хотя бы нетерпеливого слова. Он был быстрее молнии и до самого конца оставался жизнерадостным и веселым…». Впрочем, по-своему прав был и скептически настроенный Уильям Хэзлитт, который описывал Каннинга как человека, обожавшего играть в политические игры и живо интересовавшегося казуистическими дилеммами и дипломатическими подтекстами. Он всегда был самым умным учеником в Итоне и по-прежнему блистал остроумием и непринужденным красноречием. «Истина, свобода, справедливость, человечность, война и мир, цивилизация и варварство не имели для него большого значения, — добавлял Хэзлитт, — если только не служили темой для его выступления». Зная о его красноречии и обаянии, можно предположить, что это утверждение имело под собой некоторые основания.

Подвела его, правда, не изменчивая тонкость чувств, а сама природа. Он сказал королю, что чувствует себя «совсем больным», и 8 августа 1827 года, проведя на своем посту сто дней, он умер так тихо, что окружающие не сразу это заметили. Он был одним из тех государственных деятелей XIX века, которых работа почти в буквальном смысле свела в могилу. За ним не стояло ни государственных учреждений, ни какой-либо партии — его поддерживали лишь друзья и ближайшие родственники. Остальное довершило вино. Его враги за рубежом ликовали: репутация Каннинга внутри страны была, как и у Оливера Кромвеля, «лишь тенью той славы, которая гремела о нем за границей», где он был известен как гроза тиранов.

Разумеется, он оставил незавершенные важные дела: в последние часы жизни он постоянно возвращался мыслями к Португалии, хотя никто не понимал, что он имеет в виду. Надежды либеральных тори угасли вместе с ним. В частности, многим казалось, что дело католиков проиграно.

Преемником Каннинга стал, пожалуй, наименее известный из всех британских премьер-министров. Виконта Годрича называли «Годрич-добряк» и «Мямля»: при столкновении с любыми трудностями он совершенно терялся. Рассказывали, что, подавая королю прошение об отставке, он расплакался. Поддерживать баланс между вигами и тори было для него такой же непосильной задачей, как пройти вслед за Шарлем Блонденом по натянутому канату над Ниагарой. Он продержался на посту всего шесть месяцев и поставил примечательный для премьер-министра рекорд, умудрившись за все это время ни разу не показаться в парламенте. Он был чрезвычайно тонкокожим и избегал любого внимания.

Нет никаких свидетельств в пользу того, что Годрич или его министры разделяли увлечение Каннинга внешней политикой, и лишь по чистому совпадению во время непродолжительного пребывания Годрича в должности министра британский флот одержал выдающуюся победу. Адмирал Кодрингтон в попытке поддержать Грецию в войне за независимость от Османской империи отправил турецкую эскадру на дно Наваринской бухты. Его союзниками в этом сражении были французский и русский флоты. Их согласованные действия не смогли в тот же час принести Греции независимость, однако победа стала предвестницей отделения Греции от Османской империи. По словам Меттерниха, это сражение «открыло новую эпоху» в европейской политике. Новые эпохи приходят и уходят, но герцог Веллингтон был не прочь сохранить Османскую империю в качестве противовеса России.