Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории - Питер Акройд

Однако четвертый Вильгельм держался со всеми снисходительно и едва ли не фамильярно. Один современник описывал его как «маленького, красноносого, потрепанного, веселого старичка с неловкими и нелепыми манерами». Он в одиночку ходил по улицам и собирал вокруг себя огромные толпы. Выезжая верхом на лошади, он часто спрашивал кого-нибудь из жителей Лондона, не нужно ли их «подвезти». Мельбурн отмечал, что «в нем нет джентльменского духа; он знает, что это такое, но не обладает им».

После смерти короля требовалось провести новые выборы, но единственный вопрос, по-видимому, заключался в том, поддержит ли Вильгельм Веллингтона и его консерваторов или обратит внимание на графа Грея и вигов. Кампания началась 23 июля, но почти сразу в нее неожиданно добавили перца известия о новой революции в Париже. Остается только догадываться, сколько англичан знало о событиях по ту сторону Ла-Манша, но, несомненно, бурные выступления «капитана Свинга» были как-то связаны с июльскими событиями в Париже, когда режим Карла X уступил место конституционной монархии Луи Филиппа. Буржуазия изгнала аристократов почти без кровопролития, но многие в Англии всерьез опасались за конституционное равновесие своей страны.

На деле оказалось, что выборы 1830 года ничего не решили, однако они выдвинули на первый план все те проблемы сельскохозяйственной и избирательной реформы, над которыми бился прошлый кабинет министров. Бунтов Свинга оказалось достаточно, чтобы посеять панику среди землевладельцев. Они хотели мира практически любой ценой, и требования политической реформы становились все более настойчивыми.

Однако тори не могли этого гарантировать. Их партия давно находилась в состоянии близком к разложению, и уже несколько лет они не могли прийти к единому мнению по вопросам Хлебных законов и католической эмансипации. Среди них были ультратори, либеральные тори и просто тори, а также множество еще более мелких течений и подгрупп. Конечно, подобная картина характерна для всех политических партий, но большая удача, как и большое несчастье, одинаково способны углубить раскол и усилить разногласия. В дебатах после открытия нового парламента граф Грей выступил с речью, в которой заявил о настоятельной необходимости реформировать парламент. Герцог Веллингтон поднялся, чтобы ответить ему, и в своей речи, продемонстрировавшей абсолютно неверное понимание настроений в стране, сообщил, что не имел и не имеет ни малейшего намерения проводить парламентскую реформу. Кроме того, он сказал: «И я прямо заявляю — пока я занимаю какое-то место в правительстве страны, я всегда буду считать своим долгом сопротивляться подобным мерам, предложенным другими». Его речь была встречена протестующим ропотом. Сев на свое место, герцог спросил коллегу, что происходит: «Я ведь не сказал ничего лишнего?» — «Мы скоро узнаем», — ответил лорд Абердин.

На следующее утро акции упали, а к вечеру члены парламента один за другим высказались против Веллингтона. Всем было совершенно ясно: диктатор отрекся от реформы. Вскоре возникли опасения, что радикалы (кто бы это ни был в нынешних обстоятельствах) собираются устроить беспорядки на улицах Лондона. Страх перед нестабильностью усиливался на фоне слухов о возможном гражданском восстании и свержении правительства и монархии, как это недавно произошло во Франции. По городу распространялись листовки: «К оружию! К оружию! Свобода или смерть!» Авторов этих воззваний можно было бы обвинить не только в подрывной деятельности, но и в плагиате. Однако у населения было больше здравого смысла, чем у подстрекателей, и толпы на улицах города сохраняли благодушное настроение. День закончился без единого ружейного выстрела. Несколько вялых попыток бунта в Бекингемшире, Хэмпшире, Уилтшире и Беркшире быстро пресекли лорды-наместники округов.

Несколько лет спустя герцог Веллингтон вспоминал об этом так. «Я убедил, — писал он, — магистратов сесть на лошадей, возглавив отряды из своих слуг и челяди, конюхов, псарей и егерей, вооружить их хлыстами, пистолетами, охотничьими ружьями и прочим, что удастся достать, и атаковать при необходимости сообща или поодиночке эти толпы, рассеять их и уничтожить, а тех, кто не успеет бежать, захватить и препроводить в тюрьму». Защита королевства по-прежнему осуществлялась почти средневековыми методами.

Опрометчивая речь Веллингтона стала причиной его падения. Положение усугубил еще один эпизод, воспринятый публикой как проявление трусости. Король должен был присутствовать на городском банкете в День лорд-мэра. Администрация отказалась разрешить это. При этом она больше боялась покушения не на короля, а на герцога. Палата общин традиционно пришла в бурное возмущение по поводу малодушия кабинета министров. Враждебность вызывало и присутствие новой полиции — чересчур французское для английского вкуса нововведение, противоречившее принципам личной свободы. Веллингтон больше не мог распоряжаться большинством даже в собственной партии, не говоря уже о палате общин. После голосования, в котором многие высказались против его дальнейшего пребывания на посту, он подал новому королю прошение об отставке, и Вильгельм IV призвал графа Грея возглавить новую виговскую администрацию. Веллингтон пробыл премьер-министром около трех лет. Эти годы были наполнены невзгодами и недоразумениями, и о его уходе никто не сожалел. Теперь герцога сменил граф, убежденный виг, сегодня больше известный как чай, а не как человек. Грей отличался аристократической невозмутимостью, а его высокий лоб намекал на возвышенность мыслей. Он любил «народ» в абстрактном смысле, но предпочитал любить его на расстоянии. Его выступления в парламенте были такими же продуманными и полными достоинства, как и его поведение. Присоединившись к парламенту в возрасте двадцати трех лет, он почти сразу приобрел вид и манеры заслуженного государственного деятеля.

Виговский кабинет Грея был самым аристократическим собранием начиная с XVIII века. В компании из тринадцати министров нашлось место лишь для троих простолюдинов. Палмерстон, как ирландский пэр, также заседал в палате общин, но его вряд ли можно назвать простолюдином. О демократии не шло никакой речи. И все же мысли министров постоянно возвращались к избирательной реформе. По словам одного коллеги, Грей был «глубоко удручен» тем, что ему пришлось стать первым министром, и постоянно жаловался на это. Не в последнюю очередь его тяготила дилемма избирательной реформы. В прошлом он часто давал понять, что с благожелательным интересом относится к этому вопросу, но его вряд ли можно было назвать демократом. Он ставил перед собой цель поддержать аристократию и с помощью некоторых поправок укрепить ее власть. Он считал, что надлежащим образом проведенная реформа «пробудит реальный потенциал высшей аристократии… и я признаю, что выбрал бы аристократа, поскольку этот класс служит гарантией безопасности государства и престола». Он возрождал старинный образ вигов как аристократов, направляющих и контролирующих ход реформ. Позднее Дизраэли вполне справедливо описывал убежденного вига как «демократического аристократа», даже если он сам, по собственному признанию, не понимал, что это значит. Кабинет при Грее представлял собой обширную коалицию противоречивых интересов. Среди министров был один тори — герцог Ричмонд. В остальном новые министры решительно вытеснили партию тори, до этого остававшуюся у власти почти шестьдесят лет. Как гласила тогдашняя поговорка, все любят лордов.