История моей смерти - Антон Дубинин

Мы явились на место встречи вдесятером — мой друг собрал не только нашу компанию, но и каких-то своих знакомых, которых я даже не знал по именам. Все в кольчугах и при мечах, а Роланд и еще двое друзей где-то раздобыли белые плащи — одежду королевской охраны.

С одной стороны, все получилось очень весело и лихо. А с другой… мне потом было не слишком-то приятно. Стыдно, что ли. Хоть они и цыгане, а все-таки мы их обманули. Они это заслужили, конечно — нечего красть христианских детей; но все-таки, все-таки… Здорово они тогда перепугались. Весь табор сидел в кружок у костра, что-то они там готовили в здоровенном котле. Их тощие лошади паслись неподалеку, по деревьям какие-то тряпки сушились… В общем, обычные цыгане на постое. Беззубый медведь в наморднике чесал спину о дерево, да так, что здоровенный дуб трясся вовсю. Тут-то мы и нагрянули… Вдесятером. С факелами. С мечами. С рожком…

Роланд в него протрубил королевский сигнал. Цыгане все повскакали, мальчишки и женщины завизжали, варево в костер пролилось. А Уна — она все еще была в своих голубых коротких одежках, только на плечи ей дерюжку накинули — выскочила вперед с ножиком в руках, представляете? Та самая худышка девчонка, которая вчера мне все плечо слезами измочила. Выскочила защищать своих цыган — таких защитников всего-то трое нашлось: она да два близнеца-акробата, те за топоры похватались. Я так и встал, как столб, даже не сразу додумался голос подать.

А Роланд времени не терял. Он умел говорить разными голосами, в том числе — и жутко властными, и королевский дружинник из него вполне похожий получился. Я бы и сам перетрусил, когда он объявил железным тоном, что цыгане арестованы за похищение христианских девушек и сейчас все отправятся под конвоем в темницы под Замком. Лохматый старый цыган стал какой-то бледно-зеленый; коленки у него затряслись, того и гляди свалится. Даже медведь заныл по-человечески и полез за дерево прятаться. А Уна стояла и глядела большими глазами. Тут уж я решил, что хватит, пошутили, и позвал ее по имени. Сказал ей, чтобы не боялась. Это мы пришли ее забрать с собой, потому что нечего ей среди цыган делать.

Она бросила свой ножик на землю — тот, кстати, глубоко воткнулся в корень — и подскочила ко мне. А я, как назло, пеший был; из нас десятерых только трое верхом приехали — те самые, что в белых плащах. Да еще и факел мешался, который я в руке держал. Хорошо, что Роланд помог: он тут же спешился и подал Уне руку, чтобы ее на своего коня посадить. И обратился к ней — леди. Я готов был его за это расцеловать! А вот она, видно, не была готова. Взглянула на Роланда странно — в темноте не разберешь, как — и опять уставилась на меня, как будто разрешения ждала. Я ей говорю — не бойся, мол, Уна, это Роланд, мой лучший друг, это он тебя выручил… Только тогда она в седло взлетела, и безо всякой его помощи, сама — едва коснувшись стремян!

Цыган у костра малость оправился от страха и жутко ругался себе под нос. Еще бы — надеялся на сто золотых! Хорошо, что он клял нас на непонятном языке — а то пришлось бы оскорбляться, хотя очень не хотелось. Роланд на прощание сказал ему что-то уничижительное — мол, радуйся, негодяй, что в подземелье не попал — и мы спешно отбыли. За спиной ревел медведь. Я старался не оглядываться — неловко было. Шел себе и шел у стремени Уны, а Роланд вел в поводу коня и пытался завязать с ней учтивую беседу. Правда, она почти не отвечала — только «да, сэр» и «нет, сэр», вот и весь разговор. И еще он снял шлем, так что светлые волосы блестели в темноте — очень красиво.

Наверное, он уже тогда в нее влюбился. А может, и позже. Я это не сразу понял, потому что не знал, как вообще можно влюбиться в кого-то, кроме Алисы.

Мы отвезли Уну к себе, на улицу Философии. Роланд дал квартирному хозяину лишний золотой и показал ему кулак, так что тот пока не возражал насчет новой жилички. Роланд на время перебрался в мою комнату, а девушку мы поселили у него. Уже на следующий день вместо диспута по Риторике мой друг отправился искать для нее жилье, а на обратном пути захватил с собой портниху, которая обмерила Уну со всех сторон и обещала вскоре вернуться с готовой одеждой. Как же я был Роланду благодарен! Он добровольно взвалил на себя часть моего груза, да еще и заплатил за все сам. Я пробовал спорить — ведь это я связался с Уной, значит, мне за ней и ухаживать; но друг отвечал резонно, что он меня богаче, а кроме того, она ему теперь тоже не безразлична. Комнату для нее он снял в нашем же доме; портниха на его деньги расстаралась и сшила целых два отличных платья — зеленое суконное, с меховой оторочкой, и нижнее, из настоящего батиста. Так и получилось, что Роланд окружал Уну всяческой заботой, а она вместо благодарности жалась ко мне и твердила одно: «Мастер Эрик, я хочу с вами». Уна, Роланд нашел тебе хорошую комнату — «Я хочу с вами!» Мой друг завтра сводит тебя к швее на примерку — «Я хочу с вами!» Не пойдешь ли ты завтра с Роландом в собор, копаться в приходских книгах — и снова: «Но я хочу с вами!» Меня это слегка злило и очень огорчало. Человек для нее вовсю старается из чистого благородства — а она от него за мою спину прячется… В церковь она с ним идти и вовсе отказалась. Роланд тогда ушел из дома на весь день и напился в «Драконьем хвосте», как свинья. Мы с Иорданом его полночи искали и привели домой под руки, когда тот уже двух слов связать не мог.

Пришлось мне самому с Уной в собор идти. Проку, правда, с того не было — ничего интересного мы в приходской книге не нашли. Да и как искать-то, если она о себе ничего, кроме имени, не знала? Ни прозвища, ни откуда она родом, ни сколько ей лет… Помнила только, что раньше (давным-давно) жила не с цыганами, а с другими людьми, наверное, с родителями. Еще что-то вспоминала — пятнистых коров, колокольный звон… А имя ей дали уже цыгане, Уна — это значит «Одна», «Единственная»: одна она была в таборе такая рыжая. А пятнистые коровы у нас в каждой деревне, и почти везде есть неподалеку церковь, звонящая в колокола. Так что остались мы с отцом Иоанном ни с чем, только и выяснили, что бедная Уна, должно быть, никогда не причащалась Святых Таин. А значит, надо бы ее подучить катехизису и через год-другой сделать из нее хорошую христианку. С тем мы и расстались. Меня занимали вопросы куда более насущные — куда эту Уну вообще теперь девать? Ведь не вечно же она будет жить в компании двух школяров на улице Философии и проводить время, сидя у окна и учась читать по моему старенькому Евангелию!

Можно было бы сдать ее в монастырь. Но меня самого отец в детстве собирался приобщить к монашеской жизни, и я вовсе не желал бедной девушке подобной судьбы. Я подумывал, не отвезти ли ее к себе в деревню на вакации. Какая-нибудь добрая женщина научит ее шить или ходить за коровами, а потом выдадим танцовщицу замуж за кузнеца или мельника… Беда была только в том, что Уна ничего этого не хотела. На все мои мягкие уговоры она отвечала одно — «Вам лучше знать, мастер Эрик… Только если меня спросите, я хотела бы с вами остаться.»

Через пару месяцев я совсем запутался. Не получалось относиться к ней как к простолюдинке, а равной она тоже не была. Что-то вроде неожиданно свалившейся на голову младшей сестры. Из-за возни с Уной мы с Роландом оба провалили свои экзамены — я Диалектику, а он — что-то еще, кажется, Теологию. На Рождество приезжал сэр Руперт с дочерьми и очень странно на Уну поглядывал, сомневаясь в моей нравственности, хотя я ему все объяснил, как мог. И Алисе она не слишком-то понравилась. Уна к тому времени уже отъелась порядком и стала из рыжеволосого скелетика вполне привлекательной девицей; сходство ее с Алисою еще более бросалось в глаза, и меховую накидку на зиму ей Роланд подарил — ничуть не хуже, чем у сэр-Рупертовых дочек! Она вконец осмелела, называла нас просто по именам и всюду за мною ходила. Попробуйте поиграть кавалера при Алисе, если рядом с вами неотступно крутится красивая рыжая девушка и во все сует свой нос! Это было самое худшее Рождество в моей жизни. Не то что бы я не любил Уну… Нет, я к ней даже как-то привык. Просто никак не мог разобраться, кем же она мне приходится! А если я сам не мог разобраться, что уж о других говорить. Даже магистр Астролябий, слепой, как крот, и тот усмотрел в толпе ее огненные волосы и спросил меня тихонько, уместно ли водить с собою подобную девицу в церковь и на королевский двор. И не поверил, что это не я ее привел. А привел ее, напротив же, Роланд.