Assassin's Creed. Единство - Оливер Боуден

Рыжие мамины волосы разметались по подушке. Ее веки дрогнули.

– Прошу тебя, позови отца.

Ее голос был совсем слабым и очень тихим, словно жизнь уже покидала ее. Я бросилась к двери, стремительно распахнула ее, крикнула одной из Мари, чтобы бежала за отцом, после чего захлопнула дверь и вернулась к маминой постели. По всему чувствовалось: конец совсем близок. Смерть уже витала над маминой постелью. Мама посмотрела на меня. Ее глаза блестели от слез, но такой удивительной улыбки, как эта, я не видела у нее никогда.

– Прошу, позаботьтесь друг о друге, – сказала она. – Я очень люблю вас обоих.

Мое сердце превратилось в кусочек льда. Я брожу по комнатам, вдыхаю сладковатый запах, который привыкла связывать с ее болезнью, и знаю: нам придется отдернуть портьеры и открыть окна, чтобы свежий воздух прогнал всю затхлость. Но я медлю, потому что это сделает ее смерть свершившимся фактом, а я не могу его принять.

Когда она болела, мне хотелось, чтобы она полностью выздоровела. Теперь, когда она умерла, я просто хочу видеть ее рядом. Хочу, чтобы она всего-навсего оставалась в нашем доме.

Утром из окна своей комнаты я увидела три кареты, подкативших к нашему крыльцу. Они остановились на гравийной дорожке. Лакеи опустили приставные лесенки и тут же начали загружать кареты чемоданами. Вскоре вышли три Мари и принялись обмениваться прощальными поцелуями. Все они были в черном, все подносили платки к глазам. Сиделки искренне скорбели по маме, но скорбь их была сиюминутной. Их работа в нашем замке окончилась, они получили вознаграждение. Теперь они отправятся ухаживать за другими умирающими женщинами и будут испытывать такую же преходящую печаль, когда и там отпадет необходимость в их услугах.

Я стараюсь не думать о неподобающей поспешности отъезда сиделок. Стараюсь не презирать их за то, что они уезжают, оставляя меня наедине с моим горем. Им, как и многим другим, неведома глубина моих чувств. Мама взяла с отца обещание не проводить общепринятых траурных обрядов, и потому занавески на нижних этажах оставались открытыми, а мебель не обтягивали крепом. За время маминой болезни у нас появились новые слуги, которые почти или совсем не видели маму здоровой. Маму, которую я помню красивой, изящной и заботливой. Для них она была чем-то далеким и неосязаемым. Некой слабой госпожой, постоянно находящейся в постели. Таких дам предостаточно и в других домах. Пожалуй, эти слуги и служанки скорбели по маме даже меньше, чем три Мари, и не испытали ничего, кроме кратковременного всплеска печали.

И потому жизнь в замке продолжала идти своим чередом, словно ничего не случилось. Лишь немногие из нас по-настоящему горевали; те, кто знал и любил маму такой, какой она была. Поймав взгляд Жюстины, я увидела в ее глазах отражение своей печали. Ей, единственной из слуг, было позволено входить в мамины комнаты с тех пор, как обитательница перестала их покидать.

– Ох, мадемуазель, – произнесла Жюстина, и у нее задрожали плечи.

Я взяла ее руку и выразила признательность за все, что она делала, передав мамины слова благодарности за заботу. Горничная сделала реверанс, сбивчиво что-то ответила и удалилась.

Мы с ней были словно двое выживших в тяжелом сражении, которые теперь обменивались воспоминаниями, делая это не словами, а взглядами. Жюстина и мы с отцом были единственными обитателями замка, находившимися рядом с мамой в момент ее смерти.

Она умерла два дня назад. Это случилось поздно вечером. Стоя возле ее смертного одра, отец обнимал меня. С тех пор я его не видела. Рут говорит, что отец заперся у себя и оттуда доносятся рыдания, но очень скоро он найдет в себе силы выйти. По мнению няньки, мне стоит беспокоиться не столько о нем, сколько о себе. Рут прижала меня к груди и стала гладить по спине. Ее ладонь двигалась так, словно я была заводной игрушкой, а она поворачивала ключ.

– Выпусти свое горе наружу, дитя мое, – шептала Рут. – Не держи все это в себе.

Однако я вывернулась, поблагодарила ее и сказала, что я в полном порядке. Мои слова звучали несколько чопорно. Наверное, так говорит со своей служанкой Мэй Кэрролл.

Все дело в том, что мне нечего из себя выпускать. Я ничего не чувствую.

Мне вдруг стало невыносимо оставаться на верхних этажах. Я отправилась бродить по замку. Я шла по коридорам, словно призрак.

– Элиза!

Из конца коридора вынырнул Арно со шляпой в руке. Его щеки раскраснелись, словно от быстрого бега.

– Прими мои соболезнования по поводу кончины твоей матери.

– Спасибо, Арно, – ответила я.

Коридор, разделявший нас, показался мне слишком длинным. Арно двинулся мне навстречу, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге.

– Ее кончина не была внезапной. Мы ждали, что рано или поздно это произойдет. Невзирая на мою скорбь, я благодарна судьбе, что смогла оставаться рядом с мамой до самого конца.

Арно сочувственно кивнул, хотя в действительности ничего не понял. Причина мне ясна: его мир остался неизменным. Для него моя мама была дамой, с которой он не успел толком познакомиться. К тому же она находилась в той части замка, куда ему было запрещено приходить. Теперь эта дама умерла, что повергло в печаль двух наиболее значимых для него людей, но не его самого. Увы, такова была правда.

– Возможно, мы потом с тобой поиграем, – сказала я. – После уроков.

Арно просиял.

Глядя ему вслед, я понимала: он скучает не столько по нашим играм, сколько по занятиям с моим отцом.

Утро я провела с гувернером, а с Арно снова встретилась у дверей, когда он пришел для занятий. Расписание было составлено так, чтобы во время моих упражнений с мистером Уэзероллом Арно занимался с гувернером. Незачем ему видеть, как я учусь владеть оружием. (Возможно, когда-нибудь у себя в дневнике он тоже напишет об указателях, приведших его к моменту, когда «до него дошло». Что-то вроде: «Я никогда не задумывался, почему она так искусно владеет мечом…») Я вышла через заднюю дверь и двинулась мимо подстриженных деревьев, пока не оказалась в лесу. Там я пошла по знакомой тропинке к месту, где мистер Уэзеролл ожидал меня, сидя на пне. Обычно он сидел со скрещенными ногами, и полы его камзола волнами накрывали пень. В прежние дни, стоило мне появиться, англичанин спрыгивал с пня, чтобы поздороваться. В его глазах плясали огоньки, а губы почти всегда улыбались. Сегодня он сидел, понурив голову, словно на его плечи давила тяжесть всего мира. Рядом с ним я увидела шкатулку примерно пятьдесят на пятнадцать сантиметров.

– Вам уже сообщили, – сказала я.

Глаза у него были влажными. Нижняя губа едва заметно дрожала. Я пережила ужасное мгновение, не зная, как быть, если мистер Уэзеролл вдруг расплачется.

– Ты-то сама как?

– Ее кончина не была внезапной. Мы ждали, что рано или поздно это произойдет. Невзирая на мою скорбь, я благодарна судьбе, что смогла оставаться рядом с мамой до самого конца, – ответила я, повторяя те же слова, какие говорила Арно.