Цена человека: Заложник чеченской войны - Ильяс Богатырев

Откровенно говоря, этот «лучик» иногда радовал – было бы очень неплохо выйти, наконец, из сырой темной ямы и обрести минимальные человеческие условия существования. Поскольку освободимся еще очень не скоро, оставалось желать хотя бы незначительно лучших условий содержания. Поистине, чем в худшей ситуации находится человек, тем менее претенциозны его желания. Мы не мечтали о горячем кофе или о вкусной еде, не ждали комфорта и уюта, не надеялись на развлечения – нам хотелось как раз того, чего не могло быть: просто прогуляться и во всю грудь подышать летним воздухом.

Свобода – понятие не отвлеченное, это не политическая или научная абстракция и не индивидуальное умозрение, а реальность, которую человек ощущает особыми органами, о существовании которых он может даже и не подозревать, пока не потеряет эту самую реальную свободу. Потеряв свободу, человек не просто обнаруживает в себе это «чувствилище», но и начинает жить, а точнее, уже существовать исключительно переживаниями этих особых фибр. Все остальные ощущения притупляются, отодвигаются на второй план. Чувства голода или сытости, холода или жары, неудобств или уюта – все не столь значимо, если нет свободы, свободы встать, одеться, выйти на улицу и по своему усмотрению выбрать направление движения.

Думая об этом, я иногда вспоминал о тех, кто без вины сидит в тюрьмах. Мы попали в руки бандитам, для которых никакой закон не писан, а тех осудили именем закона и лишили свободы. Трудно представить, какую ненависть к своим прокурорам, судьям и охранникам могут испытывать невинно осужденные!

Никогда не надо задавать вопрос, с чего все началось. Если хочешь получить более точный ответ о первопричине, надо спросить, с кого началось.

Джохар Дудаев был одним из тех, кто стоял в начале всей этой «чеченской эпопеи». Многие вообще узнали о существовании такой республики, как Чечня, одновременно с его именем.

…Во время путча в Москве в 1991 году глава Чечено-Ингушетии Доку Завгаев поддержал ГКЧП. После подавления путча в столице было решено сместить существующую власть в Чечено-Ингушетии и заменить Завгаева Дудаевым. Командир авиадивизии, дислоцировавшейся в Эстонии, был популярен на родине: «Наш первый генерал!» – говорили чеченцы с гордостью. По словам бывшего главы кремлевской администрации Сергея Филатова, Дудаев поехал в Чечню с санкции советников Ельцина Геннадия Бурбулиса и Михаила Полторанина.

Я был знаком с Дудаевым, четырежды встречался с ним за два года войны и могу сказать, что знаю его настолько, насколько можно узнать человека и политика за приблизительно полтора десятка часов общения. Уверен, что он не был оголтелым сепаратистом. Он хотел послужить своему народу, о котором имел поверхностное романтическое представление.

Познакомились мы в феврале 1995 года в Гудермесе, когда Грозный ценой огромных потерь уже был занят федеральными войсками. Мою встречу с ним организовал не кто иной, как Салман Радуев, тогдашний «представитель президента и глава администрации Гудермесского региона Чеченской Республики Ичкерия» – так было написано на визитке, которую он вручил мне в первую же минуту нашего знакомства. Узнав, что журналисты ищут встречи с президентом Джохаром Дудаевым, Радуев не заставил себя долго ждать и приехал к нам в какую-то контору, где мы находились под опекой гудермесских чиновников со сдержанными и сановными манерами общения, выпестованными советской бюрократической школой. Радуев произвел на меня впечатление человека, бескомпромиссно убежденного в правоте своего дела. Видно, он потрудился над тем, чтобы ловко перекладывать шаблоны убежденного комсомольского лидера районного масштаба на идеологию независимости Ичкерии, умело сменив ключевые фразы. Он сразу обещал устроить интервью с Дудаевым, но прежде счел необходимым просветить нас относительно того, что происходило и происходит в Чечне. Делал он это напористо, не мямлил, подыскивая нужные слова, и сохранял при этом необходимую осанку. Радуев, наверное, что-то слышал о том, что тот, кто рассказывает истории, правит миром. Но, судя по последующим событиям его жизни, он и эту древнюю мудрость усвоил не до конца.

Теперь уже трудно вспомнить все, о чем он говорил мне и оператору Илье Папернову более часа, осталось только ощущение «прокомпостированных» умелым оратором мозгов.

Уже стемнело, когда нас отвезли в ничем не примечательный кирпичный дом в частном секторе Гудермеса. Мы ждали недолго. Во двор заехала обычная белая «Волга», и из нее вышли трое охранников и сам Дудаев. Я вышел в коридор поздороваться с ним и сразу пригласил к камере. Однако мне сказали, что президент сначала совершит намаз, а затем будет разговляться после дневного поста. Это, по всей видимости, был дом его родственников, у которых он нередко бывал и прежде. Дудаев разговаривал тихо, и, казалось, не очень уверенно выговаривал чеченские слова.

Спустя полчаса в небольшой внутренней комнате нам устроили импровизированную сцену с чеченским флагом на заднем фоне. Электричества не было во всем Гудермесе, и мы снимали при свете двух керосиновых ламп, пристроенных перед зеркалами допотопного трельяжа. С самого начала интервью рядом с нами сидел один из охранников и следил за нашими с оператором движениями. Понаблюдав за нами и заключив про себя, что у нас нет никаких опасных намерений по отношению к президенту, он удалился.

Дудаев был одет в идеально подогнанный китель без каких-либо опознавательных знаков. Аккуратно застегнутый ослепительно белый воротник рубашки выглядывал из-под свитера цвета хаки, а на безукоризненно подстриженной голове красовалась пилотка с ичкерийским гербом. Казалось, что выправка у генерала была прирожденной. Двигался он не спеша, но как будто сдерживал внутри себя сжатую пружину. Тонко подстриженные усики и строго сомкнутые губы в сочетании с полусжатыми кулаками выдавали в нем человека, все время смиряющего свои бурлящие эмоции и чувства. Выдержка, которую он воспитал в себе за долгие годы службы в советской армии, стала его натурой. Возможно, именно это качество и не позволило ему стать харизматичной и яркой личностью в политике. В убедительности речи Дудаев уступал Радуеву, мужу своей племянницы, но выглядел гораздо более точным и менее позерствующим, чем последний. Сразу было видно, что генерал, командовавший авиадивизией стратегического назначения, привык, не разглагольствуя, отдавать короткие и четкие приказы, не терпящие пререканий. Но в то же время он понимал, что в общении с незнакомыми журналистами надо быть поразговорчивее и постараться расположить их к себе.

Не помню, удалось ли кому-нибудь из коллег поговорить с Дудаевым сразу после боев в Грозном, но я считал свою встречу с ним крупным везением. После взятия федеральными силами Президентского дворца в Грозном ходили слухи, что Дудаев если и не убит, то серьезно ранен. Кроме того, в недавно начавшейся войне это была моя первая встреча с действующей фигурой столь высокого ранга, и мне важно было наладить контакт с этим человеком.

Интервью длилось около двух часов, и я задал всего несколько вопросов, все остальное время слушал, не перебивая. Он начал с того, что Чечня никогда не входила в состав России, свидетельством чему служит то, что за все триста лет контактов между ними не было подписано ни одного более или менее стоящего договора. И в течение всех этих столетий с периодичностью в пятьдесят лет происходит систематическое уничтожение чеченцев как нации. Он говорил о ярлыках, навешиваемых чеченцам, – дикари, предатели, мафиози, бандиты – и о том, что, несмотря ни на что, чеченцы сохранили свое благородство и добьются-таки свободы. Особое негодование у него вызывали методы и средства, применяемые российской армией, в результате которых за один только первый месяц погибло много ни в чем неповинных мирных граждан.