Бог есть. Что дальше? Как стать теми, кем мы призваны быть? - Николас Томас Райт

Именно так Аристотель понимал смысл формирования добродетелей, именно это — если мы только усвоим, чем Аристотель отличается от Иисуса! — происходит в жизни христианина. Как мы уже говорили, Аристотель называл цель словом eudaimonia, процветание. Добродетели — четыре «кардинальные» добродетели и другие, которые висят на этих «петлях», — можно назвать грамматикой и словарем языка «процветания» человека. Ни для кого из людей этот язык не родной. Но иногда мы можем на миг увидеть эту иную страну и можем хотя бы отчасти понять, как работает этот язык, какие привычки ума и тела нам следует развивать, чтобы стать гражданами этой страны, умеющими говорить на местном языке. И чем больше мы занимаемся этим языком — иными словами, чем больше мы учимся действовать с мужеством, умеренностью, мудростью и справедливостью, — тем ближе мы к образу жизни человека, который «процветает» в подлинном смысле этого слова. Кто знает, может быть, однажды меня примут за местного жителя той страны? Если формирование подобно изучению иностранного языка, оно также похоже на развитие вкуса или на обучение игре на музыкальном инструменте. Прежде всего, ни один из этих навыков не появляется у нас «естественным образом». Но если ты над ними трудишься, они становятся все более и более «естественными», пока не станут характером, после чего ты обретаешь долгожданную свободу — можешь непринужденно говорить, обладаешь изысканным вкусом или легко исполняешь музыку.

Если именно таково формирование «характера» и «добродетели», то как они вписывается в рамки двух представлений о нравственности, которые сегодня присущи большинству людей Запада?

Вернемся к спору — быть может, к несостоявшемуся спору — между Дженни и Филиппом. Дженни считает, что надо верно определить правила и следовать им; Филипп думает, что важнее всего открыть, «кто я есть» и быть верным себе (ведь Иисус принимал любого человека без исключений). Две эти позиции в большей или меньшей степени соответствуют двум представлениям о нравственности, между которыми современному человеку приходится делать выбор — хотя бы косвенным образом. Оппоненты с легкостью могут высмеивать противоположную точку зрения, и во времена нравственной неопределенности во многих сферах нам следует с уважением относиться к сопутствующей этому тревоге наших современников. Тем не менее нам следует разобраться с этими двумя представлениями. Если, как я это понимаю, формирование характера и превращение добродетели в привычку позволяют нам лучше понять наши моральные дилеммы, нам надо понять, в чем заключается спор между сторонниками двух подходов к нравственности.

Начнем с правил поведения. Многие люди моего поколения получили в детстве представление о том, что существует правильное и неправильное, что эти вещи достаточно универсальны и устойчивы и что их следует знать и поступать соответствующим образом. В самом деле, нам это вдолбили в головы. (Интересное выражение, не правда ли? Что вы себе представляете, когда слышите эти слова? Как кто–то долбит кусок дерева? Или «долбежку» взвода солдат, которых хотят научить выполнять приказы автоматически?) Иногда эти правила довольно просты, но глубоки, если их применять на практике, например: «поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой» или «люди важнее вещей».

Во многих культурах эти правила включают в себя запрет на убийство, воровство и прелюбодеяние — либо (если говорить позитивно) внушают уважение к жизни, собственности и браку. Многие человеческие сообщества большую часть времени придерживались этих простых правил, которые со временем могли превратиться в писаные законы. Все мы знаем такой пример этих законов, как Десять заповедей, но этот пример далеко не единственный. Многие из нас усвоили не только Десять заповедей, но и многочисленные их производные, так что (и это может порождать путаницу в голове ребенка) запреты красть, убивать, лгать и тому подобные смешиваются у нас с не менее важными «заповедями»: веди себя за столом надлежащим образом, говори «спасибо», будь вежливым со старенькой тетушкой, правильно произноси слова, не входи в комнату в грязных ботинках и тому подобное. Но важно, что многие из нас выросли в мире правил, в упорядоченном обществе, где эти правила действовали и где — хотя отдельные частности можно было ставить под сомнение — если ты их усваивал, ты вел себя правильно, а если не усваивал, с тобою не все в порядке. Каждый чувствовал себя обязанным соблюдать эти правила, даже если ему это не было выгодно. И люди часто думали или молчаливо предполагали, что Иисус пришел именно для того, чтобы уточнить эти правила и показать нам удивительный пример их выполнения…

…И это сразу создавало проблемы, поскольку люди могли убедиться в том, что они не в состоянии соблюдать такие правила, и это порождало новые настроения ума: Иисус пришел даровать прощение нам, нарушителям правил, но как только мы это поймем, нам надо снова стараться еетоАнятв их. Сегодня в западном мире многие люди мыслят о Благой вести Иисуса Христа именно в таких рамках.

Однако на самом деле эти рамки дал нам не Иисус и Евангелия, но одно философское направление. Специалисты скажут нам, что эти нынешние умонастроения тесно связаны с трудами мыслителя XVIII века Иммануила Канта. Если люди знали правила, но их нарушали, они могли положиться на Благую весть о Божьем прощении — однако после этого им следовало вернуться к соблюдению правил, потому что добрые христиане должны их хранить. Люди ломали головы над тем, как соединить эти противоречивые вещи: как можно говорить о правилах, не забывая при этом о Божьем милосердии и благодати прощения. Но в целом люди предполагали, что христианин должен знать эти правила и изо всех сил стремиться их выполнять.

И, разумеется, в каком–то смысле это представление недалеко от истины. Никто не думал, что христианское поведение — или даже человеческое поведение вообще — составляет исключительно предмет личного выбора, так что здесь нет никакого общего ориентира. По иронии судьбы, люди, которые презрительно относятся к старым правилам, скажем, к правилам сексуального поведения, часто горячее всех настаивают на соблюдении новых правил, например связанных с заботой о нашей планете и экологией. И во многих сферах жизни мы опираемся на общепризнанные правила — скажем, о том, по какой стороне дороги должна ехать машина. Мы не можем с легкостью противопоставить «добродетель» или «характер» «соблюдению правил». Когда капитан Салленберджер стремительно принял решение о посадке на реке Гудзон, он на самом деле инстинктивно поступил именно так, как ему бы посоветовали поступить соответствующие инструкции, хотя на изучение их у него тогда не было времени.

Как я думаю, главная проблема заключается не в самих правилах (хотя и они порождают иные проблемы), но в мышлении, основанном на соблюдении правил, — то есть не в том, «что делать», но в том, «как делать». Начиная с середины XX века в Западной Европе и Северной Америке представление об «обязанностях» начало вызывать у многих людей чувство протеста. Можно предположить, что за этим стоит протест двух поколений людей, которым говорили, что они «обязаны» умирать на войне. В результате многие забыли об универсальном значении правил, которые строят надежные рамки и помогают ориентироваться в тысячах аспектов повседневной жизни, и стали воспринимать сами эти правила как проблему: правила мешают нам жить так, как мы хотим, и вынуждают людей вести себя не так, как им свойственно. Это, разумеется, неверное понимание самой идеи «правил», но, я думаю, это отражает умонастроение многих людей в современном мире, включая западных христиан. И недостаточно, как то пыталась сделать Дженни из предыдущей главы, просто напомнить людям, что нужные правила существуют и их необходимо выполнять, нравится вам это или нет. Нам нужно найти более широкие рамки, в которых нужные правила выполняют свою важную, хотя в итоге и подчиненную роль. И мы должны понимать, что, делая это в контексте современной западной культуры, мы будем двигаться против сильного ветра.