Бог есть. Что дальше? Как стать теми, кем мы призваны быть? - Николас Томас Райт

Все это свидетельствует о том, что такие крайне популярные в нашей культуре понятия, как «аутентичность» или «спонтанность» — вместе со «свободой», понимаемой в таком ключе, — просто не способны быть надежными критериями для решения нравственных вопросов (или просто для выбора определенной программы действий, которые прямо не затрагивают нравственных вопросов). «Измеришь раз — будешь резать дважды», — такое правило я выучил на уроках плотницкого дела, сделав вывод, что лучше измерить дважды, а резать один раз. Не стоит предполагать, что первое впечатление и спонтанные желания непременно верны. Нам не стоит бояться «естественности», но следует подвергать ее такой же критической оценке, как и все прочее в нашей жизни — или в поведении другого человека.

А в частности, нам надо понять (и говорить об этом вслух) полную несостоятельность идеи о том, что спонтанность поступка несет в себе его оправдание, а если что–то делается на основе правил, долгого размышления или в условиях, когда человеку приходится преодолевать великое искушение поступить как–то иначе, — это нечто менее ценное или даже признак «лицемерия», поскольку здесь вы не были «верны себе». Это старинная ошибка романтиков, которые считали, что вдохновение в подлинном творчестве не требует труда, — возможно, здесь романтики отчасти позаимствовали пафос у Мартина Лютера, который отвергал так называемое средневековое лицемерие. Девяносто девять процентов творческих людей — музыкантов, писателей, танцоров, художников и так далее — скажут вам, что это совершенно неверно. Искусство, как правило, требует крайне напряженной работы; то же самое можно сказать о нравственной жизни. Тот факт, что Вордсворт и Кольридж могли рождать стихи на ходу (а Кольридж в буквальном смысле слова делал это и во сне) представляет собой лишь исключение, подтверждающее правило.

И тем не менее… В спонтанности, в аутентичности, в тех моментах, когда человек полностью соответствует своим поступкам, есть нечто такое, что как бы оправдывает эти действия, — но в том и только в том случае, когда эти действия, на основании иных критериев, можно назвать правильными. Несомненно, есть какая–то «аутентичность» и «соответствие внутреннего внешнему» и у скряги, когда тот считает деньги, и у соблазнителя, когда тот смотрит на очередную девушку, но никто в здравом уме не скажет: «Это значит, что они поступают правильно». Проблема аутентичности отчасти состоит в том, что не только добродетели становятся привычкой: чем чаще кто–то своим поведением причиняет вред себе и другим, тем более «естественным» это поведение кажется и на самом деле становится. Предоставленная самой себе спонтанность может вначале помогать человеку находить оправдание своим дурным поступкам, а в итоге может научить его любить порок.

Одна из важных идей данной книги заключается в том, что такое соответствие внутренних переживаний и внешних действий, такую аутентичность можно обрести с помощью «второй природы» добродетелей — что изначально решает те проблемы, о которых мы только что говорили. Этика романтизма или экзистенциализма, в которой именно аутентичность или (понимаемая в таком ключе) свобода является единственным реальным признаком подлинной человечности, как и описанная выше популярная версия подобных представлений, стремится получить в самом начале, не заплатив за это нужной цены, то, что добродетель предлагает дать нам далее, на пути, причем это стоит усилий нравственной мысли, решений и труда. Вот что я имел в виду, говоря, что культ аутентичности и спонтанности представляет собой пародию, карикатуру на то, что дает добродетель, когда она действует в полную силу.

Таким образом, «верность себе» важна, но это не самая значимая вещь. Если сделать ее отправной точкой или главным принципом, она нас серьезно подведет. Всем подобным идеям, которые, полагаю, активно влияют на мышление и поведение многих из моих читателей, нам безотлагательно нужно противопоставить ту картину, что дает нам Новый Завет, который говорит, что подлинно «хорошая» жизнь человека — это жизнь характера, сформированного будущим, которое обещал нам дать Бог, это жизнь сформированного будущим характера, проживаемая в рамках продолжающейся истории Божьего народа. И среди прочего это дает нам свежий взгляд на добродетель. Вот что нам нужно, если мы хотим ответить на вопрос, что случается после прихода к вере.

Нам сложно вернуться в христианском контексте к идее добродетели, к идее развития характера, и еще по одной причине. Только что я мимоходом указывал на эту причину. В целом само представление о добродетели в западном христианстве резко утратило свою популярность в XVI веке после возникновения Реформации.

Само упоминание о добродетели может вызвать у многих христиан опасение. Их научили — и совершенно справедливо, — что мы оправдываемся не делами, а исключительно верой. Они знают, что сами по себе не в состоянии жить по высоким стандартам нравственности. Очень часто они старались изо всех сил, и у них ничего не вышло. Они только острее чувствовали свою вину. (А в иных случаях христиане считали эти требования слишком суровыми и просто оставили всякие попытки им соответствовать.) И вот они узнали, что Бог принимает их такими, какие они есть: «Христос умер за нас, — пишет апостол Павел, — когда мы были еще грешниками» (Рим 5:8). Вздох облегчения. Зачем тогда нам мучиться над вопросами нравственности? Не проще ли нам забыть о добродетели, заповедях и всем прочем и просто радоваться любви Бога, который нас принимает и прощает?

Поэтому христиане, особенно западной протестантской традиции, могли бы поставить под сомнение эту тему, спросив: «Не сотрясаем ли мы впустую воздух, ведя все эти долгие разговоры о добродетели? Ад, возможно, пилотам и кому–то еще нужно отрабатывать профессиональные навыки и умение хранить трезвый ум, но это имеет чисто прагматическое значение — для выполнения конкретной задачи людям нужны определенные способности. Но имеет ли это хоть какое–то отношение к серьезному делу, которым мы занимаемся, когда стремимся жить так, как того хочет Бог? Может ли это углубить наше понимание христианской нравственности или этики? Если мы не в силах выполнять даже Десять заповедей Божьих, что нового дадут нам эти добродетели, которые формируют характер? И если развитие характера — медленный и долгий процесс, не значит ли это, что большую часть времени мы будем вести себя, как лицемеры, изображая добродетель, делая вид, что мы ею обладаем, хотя это не так? Разве такого рода лицемерие не противоположно тому, чего требует подлинная христианская жизнь?»

Фактически это более или менее соответствует тому, что говорил Лютер по поводу многовековой средневековой традиции, ценившей добродетель. Отголоски споров об этом, а также и о других богословских положениях предшественников Лютера, которые тот яростно отвергал, долго продолжали звучать в популярной культуре — в частности, как это ни удивительно, в пьесе Шекспира «Гамлет», к которой мы уже обращались по другому поводу.

Гамлет возвратился в родную Данию после обучения в Виттенберге, университете Лютера. И дома он обнаружил — и это, несомненно, противоречило тому, чему его учили, — что его умерший отец не лежит безмолвно в могиле, но пребывает в беспокойстве, и потому Гамлет должен исправить положение вещей. Королева, мать Гамлета, вступила в заговор с его дядей, чтобы, убив отца, злодей мог заполучить и трон, и королеву. В четвертой сцене третьего акта Гамлет тонко обвиняет свою мать: его слова предполагают, что королева решила не беспокоиться насчет добродетели и относиться к ней просто как к лицемерию, чтобы следовать своим естественным желаниям — что она и продолжает делать каждый раз, когда делит ложе с узурпатором. Твой поступок, говорит Гамлет, «называет добродетель лицемерием»; другими словами, королева пользуется риторикой Лютера: не стоит «надевать на себя» добродетель, если ты ее не имеешь, а потому она вольна делать то, что хочет. Не надо притворяться, что обладаешь добродетелью, если ее у тебя нет, говорит ей Гамлет. Вместо этого она должна сопротивляться прихотям нового короля, а со временем это станет привычкой и поступать так станет легче. «Нарядиться» в добродетель — значит ее усвоить, так что она «подойдет к лицу». Обычай — регулярная практика, усвоенная привычка — можно использовать для блага. Вот как это работает: