Манадзуру - Хироми Каваками

— В первый раз ты купил вот это? — удивилась я и, смеясь, принялась одну за другой выставлять куколки на подоконник, раздвигая их туловища посередине и извлекая на свет очередную фигурку, скрытую внутри. Оказавшаяся в самой сердцевине малюсенькая куколка была величиной с одноиеновую монетку. Щелкая ногтем, Рэй по одной сшиб лишенные содержимого, полые внутри фигурки. Все они издавали один и тот же неясный глухой звук.

— Первый раз мне не хотелось сбежать со свидания, — проговорил Рэй в толчее на Синдзюку, где мы сошли с поезда.

— Сбежать? — засмеялась я и подняла глаза на Рэя. На его лице, мелькнув, тут же исчезла улыбка и легла хмурая тень.

День был еще в самом разгаре, и мы, не готовые расстаться, зашли посидеть в закусочной, где подают якитори, в переулке. Заказав по большой кружке пива, мы, дождавшись, наконец, конца дня, облегченно вздохнули. И в ту ночь я не вернулась домой, тогда я в первый раз осталась у Рэя. Уже на пороге ночи, не медля долго, я сразу впустила его глубоко в себя. Моё тело уже привыкло к Рэю. А потом я затихла в его объятиях, забывшись глубоким сном.

— Пахнет канавой, — заметила мама.

— Но здесь в округе канавы уже вроде бы нет, — ответила я. Раньше, когда я была маленькой, по обеим сторонам дороги, где я обычно играла в мяч, тянулась канава, куда постоянно скатывался мой мячик. Тогда я вылавливала его из неспешно журчавшей сточной воды и сушила мяч, шоркая мокрым боком о дорогу. Потом канаву засыпали землей, и зловоние прекратилось.

— Всё-таки пахнет сыростью.

— Может, несёт ветром с реки? — предположила я. Мама зажмурила глаза и сделала глубокий вдох.

— Река? Она же в соседнем городе, неужели оттуда?

— Если так подумать, вот уже несколько лет здесь нет летних дождей. В последнее время вместо цую, которым сейчас самый сезон, куда чаще льют, как там их называют, натанэдзую, затяжные дожди весной, — продолжала бормотать мама. Я тоже втянула носом воздух. Волнами доносился запах воды. Так пахнет жаркий солнечный день после череды дождей. «Карацую[7]. Натанэдзую», — произнесла я мысленно. Ощущение пропитанного влагой тела ранним летом из года в год становилось всё слабее и слабее. С тех пор, как я стала время от времени ночевать у Рэя, это чувство, возникающее обычно на исходе сезона цую, начало преследовать меня постоянно. Влага вытекала из меня наружу, сколько бы я не старалась ее унять. Моё тело продолжало сочиться ею, даже после того как я вышла замуж и родила Момо. Влагу выделял не только темный и мягкий орган, но я ощущала, как она выходит с внутренней стороны глазного яблока. Каждый раз, вдыхая запах раннего лета, я чувствовала, как почва начинает уходить из-под ног. Даже сейчас.

Я еще раз внимательно перечитала дневник. Сложенный в несколько раз листок с записью «Манадзуру» лежал между последними страницами. Ничего нового. Там не было написано ровным счетом ничего больше, кроме того, что я уже обнаружила, изучая дневник в прошлые разы. Ничего большего я не могла прочесть.

Сама я не помнила, как призналась Рэю, что забеременела. Но в его дневнике это событие было записано: «Ребёнок. Срок — апрель следующего года, — сообщила Кэй с лицом, как у рыбы» — необычно для Рэя, в этой записи мелькнуло что-то вроде личного впечатления от происходящего.

Что это ещё за лицо «как у рыбы» — в первый раз читая дневник, даже будучи поглощенной поисками улик, объясняющих исчезновение Рэя, я невольно улыбнулась в этом месте.

Меня мучил токсикоз. Не прошло и двух недель с того момента, когда могло произойти оплодотворение моих яйцеклеток, как меня стало сильно мутить. Обычно, сам факт зачатия определяется немного позже. Я явственно ощущала внутри себя инородное тело. При этом, я не придавала понятию «инородное тело» серьезного значения, моё отношение к нему можно было выразить словами: «так, что-то попало».

Я недоумевала, как существо, меньше кончика мизинца, способно причинять такие физические мучения. Это постоянное недомогание сделало моё лицо похожим на рыбу.

В дневнике мне попалась еще одна фраза, выдающая чувства человека, написавшего её: «Там, где нельзя быть». Страничка датировалась целым годом раньше его исчезновения. Там, где нельзя быть. Где находился мой муж, когда эта мысль пришла ему в голову? На той же страничке следом шла приписка: «Обещание не выполнено». Имела ли эта фраза сколько-нибудь серьезное значение или нет, оставалось только догадываться. Я вновь и вновь перечитывала это место. Дневник Рэя отличался отсутствием в нем загадочных намеков, только эта страница была полна неясностей.

Токсикоз длился два месяца. Как только срок достиг стабильного периода, всё мое недомогание как рукой сняло. Я нашла этому своё объяснение: эмбрион, постепенно превращаясь в ребенка, перестал быть для моего организма инородным телом. Я принялась без разбора поглощать жирную пищу, и моё лицо уже, по всей видимости, утратило прежнее сходство с рыбой. Скорее теперь оно походило на мордочку более пушистого животного. Пока малыш, который перестал быть инородным телом, становился внутри меня все больше и больше, я жила, словно в тумане. Не могла думать ни о чем конкретном. Только моё тело, занятое монотонной работой, продолжало усердно двигаться. Я сшивала куски хлопковой ткани, выворачивала на лицевую сторону, а затем снова прошивала их сверху, так я изготовила несколько комплектов пеленок. Сейчас я ни за что не согласилась бы заниматься столь кропотливым трудом. Что делал в то время Рэй, о чем он думал, воспоминания об этом начисто стерлись из моей памяти. Тогда, словно соткав вокруг себя кокон, я перестала замечать внешний мир. Это произошло не потому, что мне так хотелось, просто, как я ни старалась, увидеть там что-либо мне не удавалось.

Нельзя сказать, что моё тогдашнее состояние знакомо всем беременным женщинам. Я не раз задумывалась, чувствовала ли я себя тогда более ранимой, и пришла к выводу, что нет. В то время ничто не могло меня взволновать. Но Рэй — наоборот. Он лишь казался спокойным, однако его спокойствие оказалось ложным. В нём было что-то ещё более хрупкое, чем в Сэйдзи. Я поняла это только сейчас.

Когда Момо рождалась на свет, мне было нестерпимо больно. До этого момента я не знала, что такое настоящая боль. Точнее, думала, что знаю, но ошибалась. Ощущений онемения или потери сознания не было, я чувствовала одну сплошную боль. Но как только я родила, боль в тот же миг забылась. Начисто стёрлась из памяти. Казалось странным, что уже спустя сутки после родов я, как ни в чем не бывало, спокойно ворковала с новорожденной дочерью. «Моя славная девочка», — ласково приговаривала я, обращаясь к младенцу, который еще совсем недавно, наполнял всё мое тело чудовищной, словно слепящая ярость, болью, и мне казалось даже, что я вот-вот навсегда потеряю человеческий облик. «Это невероятно», — размышляла я, выполняя в кровати послеродовую гимнастику. Все роженицы в определенное время должны были выполнять упражнения для рук и ног под музыку, льющуюся из громкоговорителя.

— Притворство и истинные чувства? Нет, не совсем так.