Сердце и другие органы - Валерий Борисович Бочков

с чёрной родинкой над бровью. Она прошла мимо, а потом обернулась, настороженно, даже испуганно. Лис улыбнулся ей. Она отвернулась и почти побежала. Лис вспомнил про шрам.

На остановке он сел в первый подошедший автобус, автобус направлялся в Хайфу. Почти сразу въехали в горы, замелькали меловые столбики ограждения, выскочил знак с зигзагом и тут же дорога послушно запетляла. Автобус заревел, неожиданно сорвался вниз и шутя обогнул выросший на обочине утёс, до которого можно было дотянуться рукой. Утёс угрюмо пролетел мимо, ахнув, распахнулась даль с россыпью домов-кубиков и бирюзовым морем от края и до края. Лис прижался к стеклу, он успел разглядеть золотой купол Бахаи, мелькнули каскады «Персидских садов», фонтаны и ещё что-то, но тут дорога сделала петлю и в окне опять впритык помчались камни, камни, от которых начала кружиться голова.

Промахнули через мост, пронёсся гулкой теменью туннель, город появился снова, уже ближе и отчётливей. Черепица крыш ступеньками сбегала вниз, за крышами темнел старый порт, краны, чумазые трубы, мачты, путаница рельсов и проводов. Дальше, как избавление, раскрывалось море – чистое, сияющее, бескрайнее.

– Бат-Галим, – объявил водитель и открыл двери.

Лис, неожиданно для себя самого, быстро встал и пошёл к выходу. Автобус фыркнул и уехал, Лис проводил его глазами до поворота. После прохлады автобуса рубашка сразу прилипла к спине, он снял пиджак, перекинул через плечо. Перебежал через дорогу на теневую сторону и пошёл вниз, к морю.

Пекло, страшно хотелось пить. Навстречу попадались редкие прохожие, все жались в узкую тень. Сверху из окна послышалось грустно пение, пела женщина на незнакомом языке, Лис остановился, слушая тоскливый напев, решил, что это португальский. У входа в подъезд кто-то выставил плетёный стул, на нём лежала книга. Лис названия не разобрал, пошёл дальше.

Мостовая, дома, чахлые деревья с жёсткой, будто пластиковой зеленью, машины у обочины, выгоревшие и пыльные, – всё неумолимо сползало к морю, Лис чувствовал ногами эту покатость. В витрине поймал взглядом своё отражение, белая рубашка, тёмное незнакомое лицо. Провёл ладонью по скуле. За три недели невнятная небритость превратилась во вполне убедительную бороду.

На солнечной стороне стены домов сияли меловой белизной, в окне второго этажа смуглая девчонка с красной лентой в волосах баловалась с зеркалом – пускала зайчиков в прохожих. Лис помахал ей рукой, девчонка тут же спряталась. На первом этаже была парикмахерская.

Раскрыл дверь, вдохнул прохладный воздух, сладковатый от одеколонов и запаха мыла. В низкой комнате никого не было, три кресла, три зеркала, вылинявшие в голубое фотографии стильных причёсок по стенам. Дверь в подсобку была открыта, там маячил мальчишеский бритый затылок.

– Эй, парнишка! – позвал Лис. – Заведение открыто?

Парнишка повернулся, вышел из подсобки. Оказался девицей в коротком белом халате. Лис невольно уставился на загорелые ноги в жёлтых перепончатых сандалиях.

– Постричь? Побрить? – весело спросила девица. – Всё вместе?

Лис улыбнулся.

– Начнём со стрижки. А там посмотрим по ходу развития событий.

– Американец?

– Типа того…

Откинув голову в раковину, Лис закрыл глаза. Парикмахерша намыливала волосы, смывала пену, намыливала снова. От тёплой воды, умелых рук, запаха каких-то трав Лиса клонило в сон.

– Не горячо? – спросила девица.

– Нет, нет. Прекрасная температура.

Весело журчала вода, ловкие пальцы массировали голову. Потом полотенце. Лис посмотрел на себя в зеркало, взъерошенного и настороженного, по горло укутанного в белое. Замелькали-зазвенели ножницы, расчёска бойко разделяла волосы, остриженные пряди падали на плечи, на пол.

– Мне в детстве парикмахер чуть ухо не отстриг, – вспомнил Лис и засмеялся. – Года четыре мне было. Ещё там, в Питере.

– У меня была русская подруга, из Одессы.

– Питер – это вам не Одесса, – важно заявил Лис. – Это две большие разницы.

– Я надеюсь, – улыбнулась парикмахерша и посмотрела его отражению в глаза. – Она у меня жениха увела.

– А вот тут радоваться надо. Коли такой жених, то подруге из Одессы надо спасибо сказать.

Парикмахерше было года двадцать три, смуглая, энергичная с вишнёвыми глазами и коротким ежиком чёрных мальчишеских волос она напоминала парижанку, вернее, то, как их представляют те, кто в Париже не был. Лис в Париже не был, а, говорят, волшебный город. Париж, Париж – и звучит как!

Ему вдруг в голову пришла шальная мысль. Он даже не расслышал, о чём его спросила девица. Он внезапно увидел стройную цепочку, она поразила его своей логичностью, благородством замысла. Игорный притон в Нью-Йорке, драка (техническое определение – он так никого и не ударил, били только его), госпиталь, Израиль, Азор, Бат-Галим, парикмахерская. Он вдруг вспомнил, что Бат-Галим с иврита переводится как «дочь волн». Русалка.

– Что? Извините, я прослушал… – сказал рассеянно Лис. – Вы что-то спросили?

– Да я про шрам, – смутилась она.

– Да. Да… – Лис запнулся. – А как вас зовут?

10

Её звали Зета. Лис вышел из парикмахерской и почти бегом зашагал вниз. Он улыбался, ерошил влажные волосы.

– Зета, Зета, конечно же, Зета! Господи, как всё просто! – он хлопнул в ладоши, испугав старого еврея в шляпе.

Старик недобро зыркнул, что-то сказал на иврите.

– Зета, дедушка! – крикнул ему Лис и засмеялся. – Зета…

Он бродил по пляжу, шлёпал босиком по мокрому песку, волны наскакивали, заливали ноги и подвёрнутые брюки. Лис подбирал белые ракушки, далеко закидывал их в воду.

В пять он снова стоял у парикмахерской, Зета вышла, в витрине всплыла любопытная дамская голова с серьёзной причёской, уставилась на Лиса.

– Кто это? – спросил он.

– Никто! – засмеялась Зета, – Пошли, пошли.

На ней было короткое платье отчаянной желтизны с белым воротником и белыми пуговицами, похожими на крупный жемчуг. Направились к морю – не сговариваясь, просто пошли вниз по покатым мостовым. Шагали теми же улицами и в этом ему тоже почудился некий знак, тайный и радостный.

Лис узнавал уже виденное сегодня днём – цирковой плакат с пёстрым клоуном, бумажка «Отдам котят в добрые руки» на фонарном столбе, пыльная витрина ателье с безголовым манекеном, табуреткой и граммофоном с хищной чёрной трубой. Нутро трубы было тускло красным.

– Меня приняли в Сорбонну, но мама заболела – пришлось остаться.

– В Сорбонну… – повторил Лис, мысленно поблагодарив заболевшую маму, из-за которой пришлось остаться. И опять же – Сорбонна, Париж. И это тоже вы скажете совпадение?

– Да. На астрономический, – она улыбнулась. – Смешно, правда?

– Почему? Странно, скорее…

– Да я знаю, – она махнула рукой. – Меня и в школе считали чокнутой, подружки покупали туфли и платья, а я на телескоп копила. Они на танцы, я на чердак, звёзды смотреть.

Она шла чуть впереди, белый