Кто дал вам музыку? - Гарвей Сводос

его мучиться было бы куда более жестоко. Райана не спасло бы даже чудо.

— Лучше бы они сказали мне правду.

Дядя Дэн улыбнулся, показав желтые от табака зубы, которые, говорят, были похожи на мои.

— Да, лучше бы. Но ведь люди не всегда знают, от чего больному станет лучше, а от чего хуже, даже родители. На́, выпей это и послушай, что я тебе скажу. — Он взмахнул своей огромной сигарой, словно волшебной палочкой. — Повернись на правый бок, закрой глаза и спи, а завтра утром ты увидишь чудо. Во дворе, прямо под своим окном. Договорились?

Я чувствовал, что засыпаю, но сделал над собой усилие и кивнул головой.

Когда я проснулся, в комнате никого не было, утреннее солнце заливало сложенное в ногах кровати лоскутное одеяло, стайка малиновок громко переговаривалась в ветвях старой яблони, заглядывающей в мое окно. Я вспомнил, что дядя Дэн обещал мне вчера чудо, и поднялся на колени посмотреть, совершилось оно или еще нет.

Какое разочарование! Сквозь густую зелень яблони, которую посадил отец моего отца в первый год нашего века, все во дворе — и мальвы, и выкрашенный красной краской насос в бетонной крышке колодца, и прудик для птиц, обсаженный петуниями, и мой велосипед, валяющийся в мокрой траве, — все было точно таким же, как месяц назад, когда мы с Райаном гонялись друг за другом вокруг конуры, которую построил для него отец.

Но тут мое внимание привлекли птицы, вьющиеся вокруг своих гнезд на корявых ветках, и я увидел среди созревающих яблок апельсины! Да, да, и лимоны! Не может быть, это неправда. Неправда? Тогда почему так шумят и волнуются птицы?

— Сливы, — произнес я вслух. — А вон груши. И целая гроздь бананов.

— С яблоками это только шесть разных фруктов, — раздался за моей спиной дядин голос. — Смотри внимательнее, должны быть еще. Я ведь обещал тебе не просто фокус, а настоящее чудо.

— Дядя Дэн, как они тут очутились?

— Считай, считай.

— Вон виноград… и вишни. Значит, восемь. А эти маленькие зелененькие штучки, как они называются?

— Кажется, айва, точно не знаю. Я дома покупаю фрукты у Джузеппе, в ларьке на углу. Так, ты насчитал девять разных сортов, Чарли-малыш. А что вон на той ветке? Гляди хорошенько.

— Дыня и еще мандарины. Ой, как много мандаринов! Так, это одиннадцать. А возле гнезда помидоры. Только ведь помидоры не фрукты.

— Эх ты, не фрукты! И чему вас тут, в Данкерке, только учат? Помидоры — фрукты, они принадлежат к семейству ягодных, как виноград и бананы, значит, всего тут двенадцать сортов… Это и есть обещанное чудо. — Черные глаза дяди Дэна блестели удивительно ярко, под ними лежали глубокие темные тени. — Старая яблоня превратилась в дерево жизни[15].

— Во что? В дерево жизни?

— Знаешь, Чарли-малыш, иногда мне кажется, что ты только что с луны свалился. — Дядя Дэн распахнул окно. — Сорви себе что хочешь.

Я оглянулся — в дверях стоял папа со спущенными подтяжками и без воротничка, мама вытирала дрожащие руки кухонным полотенцем.

— Рви, не сомневайся. Раз я говорю — можно, значит, можно.

Мои родители даже не попытались остановить меня, поэтому я забрался на подоконник, высунулся наружу и сорвал сливу. Вытерев ее о рукав пижамы, я взял ее в рот, а дядя Дэн изо всех сил сжал мне плечо.

— Ну вот, — сказал он, — теперь ты вкусил от дерева жизни. Ты читал Библию, знаешь, что это значит? Ветхий завет, Книга бытия, Новый завет, откровение святого Иоанна.

— Папа говорит, что ты считаешь Библию собранием глупых небылиц.

Папа вспыхнул. Он всегда поддерживал маму, которая требовала, чтобы я обязательно ходил в воскресную школу, и я слышал, как он называл своего шурина-врача безбожником.

— Не будем устраивать диспута, — засмеялся дядя Дэн. — Медициной установлено, что, вкусив от дерева жизни, человек делается бессмертным, неважно, верит он в то, что произошло в Эдеме, или нет. Я тебе даю слово, что ты будешь жить еще очень долго после того, как всех нас не станет. Так что давай скорей поправляйся, Чарли-малыш.

И я, конечно, поправился. Может быть, дядя и не был выдающимся врачом, зато он знал, чем помочь мальчишке, когда к нему пришло горе, хотя своих детей никогда не имел. Наверное, он провозился всю ночь, вешая на старую яблоню под моим окном апельсины и лимоны, сливы и груши, стоя на нашей шаткой стремянке, но лекарство подействовало, потому что очень скоро я уже гонял на своем самокате по улицам Данкерка.

И вот прошло двадцать три года, и дядя Дэн стоит, растерянно озираясь, на незнакомой площади чужого города, а я — я, сделав над собой усилие, машу ему рукой и окликаю. Да, я делаю над собой усилие, потому что мне стыдно показаться ему на глаза — штаны мои в глине и краске, сандалии рваные, я давно небрит, руки дрожат. А ведь и он, наверное, помнит доверчивого мальчугана, которого можно было утешить волшебным деревом, когда он потерял любимую собаку!

Но дядя Дэн с прежним своим невозмутимым видом направился ко мне, словно мы расстались только вчера.

— Как поживаешь, Чарли-малыш? — Он широко взмахнул сигарой, словно это все еще была волшебная палочка, по мановению которой я снова мог стать таким, каким был когда-то. — Знаешь, у меня было предчувствие, что я тебя здесь встречу.

— Ну еще бы! Слухом земля полнится. Но тебя-то каким ветром занесло сюда?

Было ужасно странно видеть его здесь. Так же странно, как встретить в кино своего парикмахера в таком же костюме, как на всех, без халата, — для меня дядя Дэн был навсегда связан с Кони-Айлендом.

— Да уж пора было, — сказал он неопределенно. — Давно пора. Я тебе не помешал?

Я познакомил его с Хулио, который плохо говорил по-английски, и за бутылкой темного мексиканского пива дядя Дэн не спеша поведал нам, что в аду сейчас и то прохладнее, чем в Бруклине, что его постоянный партнер в покер Оскар — «Помнишь Оскара, Чарли-малыш?» — с которым они собирались отправиться в морское путешествие, умер и что сам он запер свой кабинет, сел в машину и поехал куда глаза глядят.

— Я могу доехать так хоть до самой Гватемалы, — улыбнулся он, — если не сдадут покрышки и настроение.

Но я-то знал, что это неправда, дядя Дэн приехал повидаться со мной, хотя я еще не понимал, что его на это толкнуло. И его бодрый вид меня не обманул — кожа у него, несмотря на загар, была не просто бледная, она