Чёртовы свечи - Александр Ступин

— А почему меня нельзя, почему? — крепко обиделась Лиза. — Я, может, лучше некоторых в детективах разбираюсь.

— А ты у нас будешь тайная агентка, — успокоила её бабушка.

— Под прикрытием?

— Ну что-то вроде этого.

Трудно было поверить в случившееся: дама в почтенном возрасте пересказала нам старую семейную историю, и мы, все мы, кто слушал её, стали невольными носителями вековой тайны, за что можем поплатиться жизнью.

Мурашки по телу. Это что, такая фантазия? Да быть такого не может. А полиция, прокуратура, ФСБ разве не могут, не должны, не способны вести такие дела?.. Или у них что-то не работает? Так всё хорошо, но что-то не работает. Как ни обратимся к ним за помощью, так самим потом адвокаты требуются. И эти документы… Если начать их разбирать, ещё больше втянешься в историю, станешь для кого-то ещё более опасен, и тогда… а если забыть обо всём, дескать, не видел, не интересно, не знаю, мол, ничего, тогда… но кто же в это поверит? Даже проверять не будут, грохнут: нет человека — нет сомнений. Значит, выход один — идти до конца. В этом и спасение. И последний кусочек свечи, как граната, как последний патрон. Пусть сунутся, зажжём, а что там в чёртовой свече заложено, догорит — узнаете.

— А что с вашим папой случилось? — не удержалась Лиза. Мы на неё шикнули, но сами развернулись, чтобы послушать.

— Он разделил судьбу первых двоих. Ну как может человек, прошедший войну, сильный, не раненый, трезвый, спрыгнуть со скалы в море. Они в Крыму с мамой отдыхали в 1946 году и днём пошли прогуляться. Папа поднялся на гору, а мама побоялась, она высоты боялась. Мама говорила, что слышала ясно разговор и шум борьбы. Она звала папу, потом потихоньку вышла на скалу, там никого не было. Его нашли на второй день. Ночью был шторм, тело разбило о камни. Посчитали, что несчастный случай.

— Не разбирались?

— Нет. До того ли было. За войну спецов не осталось, а те, кто пришёл служить, малоопытные были. Тем более, обстановка: Крым, отдых… Такие случаи были нередки.

Когда мы остались вдвоём с бабушкой Милой, то стали решать, где и как работать с документами. Я тут же предложил переснять их, а оригиналы спрятать как можно надёжнее. Мне бы понадобилось дня два, коробка, наверное, была небольшая, никаких специальных приспособлений для копирования не требовалось, только место, свет и относительный покой.

Мы решили поехать вместе — со стороны это выглядело бы естественно: «Пожилая женщина с сыном приехали в сад». Я бы копировал, соседка наша меня кормила, гремела посудой, ходила по саду, посматривая по сторонам. Никаких подозрений наша поездка бы не вызвала.

О том, что документы сохранились и они у нас, вряд ли кто-нибудь догадывается. Во-первых, столько времени прошло, и потом, те, кто мало-мальски знаком с деятельностью спецслужб, знают, что можно скопировать листок, ну два, а вынести коробку из архива НКВД — невозможно. Значит, эту версию отрабатывать не будут. А то, что капитан НКВД Муромцев попал в чрезвычайную ситуацию, часть архива увозили, другую готовили к уничтожению, война у порога, не до исследований было и, по сути, он спасал свою работу, в которой кроме него, на тот момент никто больше не разбирался, — это в расчёт не возьмут. Мог он сжечь свою работу? Он сохранил архив, доверив его дочери.

Бабушка Мила пришла к нам не случайно сказку рассказать, она должна была кому-то передать то, что передали ей. Нас она посчитала теми людьми, кому можно доверять. Единственный её промах — она пересказывала историю реальную, как сказку, но это была не сказка, а быль-детектив. И в этой не выдуманной детективной истории было немало загублено людей. А сколько ещё жертв впереди — неизвестно. Потому она стала бояться за нас. Но уже поздно, не вернуть того, что сделано.

Мы поехали на моей машине. Выехали поутру. Захватив с собой корзинки с продуктами, мы выглядели так, как ездят обычно на дачу. Автомобиль, почти новый «Ларгус», быстро затерялся в транспортном потоке.

В нашей семье так всегда, когда мы покупаем какой-нибудь автомобиль, то некоторое время ездим, обращая на себя внимание новизной и эксклюзивностью, но проходит месяца три-четыре, и таких моделей, даже такого цвета, становится до неприличности много. Когда-то это раздражало, но сегодня мы радовались: «Поди отследи нас».

На всякий случай перед тем, как съехать на трассу, мы покружили по городу, якобы объезжая магазины. Были в «Оби», «Кастораме», смотрели, выбирали. Бабушка Мила купила 15 метров самого дешёвого шланга производства Китая. Он, может быть, ей и не нужен, но выходить из магазина совсем без покупок было бы подозрительно. И мы постоянно проверяли: «Нет ли за нами хвоста?» За нами никто не следил. Так во всяком случае нам показалось. Когда наконец мы свернули на трассу, время было к обеду. Доехали мы быстро, без приключений и, придерживаясь старой традиции, начали с обеда, а уж потом соседка наша подвела меня к заветному месту, где, заваленный хламом, прятался архив; сама же пошла стоять на «шухере», если что, она должна была подать сигнал. Вот так разворачивалась наша полудетективная-полувоенная история.

Архив. Кто когда-либо прикасался к старым документам или старой книге, меня поймёт — необыкновенное чувство охватывает тебя, во всяком случае в первые минуты. Это потом ты начинаешь чихать, позёвывать и смотреть на часы. Но вначале кладёшь на стол папку с документами и смотришь на неё глазами коллекционера и лишь потом вспоминаешь курс источниковедения, раздел «дипломатика» и критически осматриваешь папку, бумагу, завязки, штампы. Если хоть какое-то подозрение в недостоверности, например в качестве бумаги или печатей, проводишь экспертизу, а если подозрения подтверждаются, к содержанию текстов не притрагиваешься — фальшивка. Историк всегда должен работать как следователь. Он не выносит приговор, он восстанавливает события прошлого.

Я вспоминаю себя студентом истфака, слушавшего лекции по источниковедению, странному и занудному предмету, курс которого нам читала незамужняя дама, выпускница МГУ, родом из казанских татар. В ней смешалось национальное и столичное, в одном бокале горькое и сладкое.

Я не знаю, любила ли она свой предмет, но я выносил его с трудом. И оценил его значение чуть позже, когда на научной конференции студентки курсом постарше задавали небрежно вопрос очередному выступающему: «А какими источниками вы пользовались и проводили ли критику?» Докладчик, вот только минуту назад витавший в облаках надежд на свою пусть не гениальность, но большие способности и перспективы стать новым Ключевским[5], краснел от злости и начинал перечислять названия книг, пространные ссылки на ссылки, запутывался и попадал в расставленные сети: его аргументы рассыпались, вместо научного анализа отчетливо проглядывало только описание. Размазали. И девочки шли покурить. Тогда я и оценил значимость источниковедения. Отсюда путь в науку. И не случайно, когда мой преподаватель уволилась с кафедры, она к тому времени вышла замуж за футбольного тренера и на кафедре обсуждала исключительно только футбольные темы (что нужно было женщине, оказывается), я после окончания университета занял её место. С большим уважением вспоминаю её (своих преподавателей я всегда любил, даже тех, кто был ко мне излишне строг). Воспоминания… М-да.