Слова, из которых мы сотканы - Лайза Джуэлл

– Нет, – ответила она. – Нет. Пока что с меня довольно разговоров, но все равно спасибо. Я думала, что схожу с ума. Теперь я так не думаю.

Робин Инглис отметила свой восемнадцатый день рождения банкой энергетического напитка «Вольтц» и утренней таблеткой.

Вчера вечером ей было еще семнадцать, но она не могла собрать гостей на вечеринку воскресным вечером, нет, никак не могла. Вечеринка была почти незаконной, поэтому она началась только в девять вечера, а в полночь ей исполнилось восемнадцать, и последние четыре часа она развлекалась как легитимный и добропорядочный взрослый человек. Ну что же, большое спасибо и на этом.

Мужчина, или мальчик (дурачок, ему было лишь семнадцать лет) не имел никакого значения. Просто она должна была как можно скорее сделать это: впервые попользоваться своим взрослым статусом. Его имя было христианским, вера – иудейской, пенис – обрезанным. Он кончил быстро, но Робин это совершенно не волновало. Он был приятным, от него хорошо пахло, и она всего лишь на десять минут отлучилась от своей блестящей вечеринки. Она планировала эту вечеринку в течение полугода, как будто это была ее свадьба или что-то в этом роде. Родители выделили ей 500 фунтов, и она добавила к этому еще двести из собственных денег, сэкономленных от работы в салоне «Zara» по субботам. Лимузин, да, настоящий лимузин приехал забрать ее и трех лучших подруг из дома в субботу вечером. Они выглядели как настоящие знаменитости, никаких сомнений. Робин имитировала закулисный образ Анны Фрил[12], в настоящем выпускном платье с нижними юбками, красной помадой и высоким начесом. Она выглядела потрясающе – все так говорили.

Мама Робин деланно изумилась, когда та спустилась по лестнице в своем бальном платье. Мама поднесла ладони ко рту, сдавленно ахнула и произнесла: «Ты выглядишь просто потрясающе. Принцесса, настоящая принцесса!» Отец с довольно-таки гордым видом просто улыбнулся своей широкой глуповатой улыбкой. Потом они произнесли обычные заклинания: «Никуда не ходи, не сказав своим подругам», и «Звони нам в любое время, если попадешь в беду», и «Никогда не оставляй без внимания свой бокал и не принимай выпивку от других людей, если ты сама не видела, как бармен наполняет бокал». Да, да, да. Как будто она никогда не пила раньше. Бога ради, Робин пристрастилась к выпивке с тринадцати лет. Она знала свою меру.

Даже когда она была с Кристианом (интересно, почему еврейские родители назвали сына в честь Христа, и имело ли это какой-то смысл?), прижатой к стене возле мужского туалета, то сохраняла полный контроль над ситуацией. Правда, Кристиан не надел презерватив. На самом деле это не имело значения, потому что у нее остались две утренние таблетки, и от Кристиана слишком хорошо пахло, чтобы заподозрить опасность венерического заболевания. Если волосы пахнут настоящими розами, можно не опасаться этого. Так или иначе, она полностью владела ситуацией: притянула его за галстук, вытряхнула из штанов, крепко, по-настоящему крепко поцеловала Кристиана и прошептала ему на ухо: «Ты мой подарок на день рождения».

После того как около часу ночи их вежливо попросили из ресторана, они устремились на улицу – великолепные парни и девушки, шагавшие в обнимку, распевали как в кино. Она попыталась снять их на камеру мобильного телефона, но свет был недостаточно хорошим, и осталось лишь мерцание фонарей и вытянутые полосы с человеческими очертаниями. Впрочем, Робин все равно сохранит фотографии на память о хороших временах. О лучшем вечере в своей жизни.

Она запила таблетку энергетическим напитком и пожелала, чтобы то и другое удержалось внутри. Осталась лишь одна таблетка, и, если что-то пойдет не так, нужно будет обратиться к семейному врачу. У Робин никогда не было похмелья. Просто стальная печенка. Но Робин чувствовала себя смертельно усталой, словно только что выползла из могилы. Она откинула с лица черные волосы и посмотрелась в зеркало на туалетном столике. Правильно ли это – думать, что ты такая хорошенькая? Нормально ли это? Смотрятся ли в зеркало другие восемнадцатилетние девушки с мыслью: «М-м-м, а я хорошенькая»? С ней так случалось регулярно. Каждый раз, видя свое отражение, она испытывала тайную дрожь удовольствия. Робин уже боялась потерять свою красоту. Уже знала, что ближе к тридцати годам будет изгонять бесов с помощью ботокса, или что еще там придумают к 2018 году. Сидеть в цистернах с марсианской мочой, или еще что-нибудь. Вообще-то Робин предпочла бы инъекции ботокса цистерне с марсианской мочой. Так или иначе, она собиралась оставаться в игре.

Для Робин самым страшным было плохо выглядеть. Но она выглядела совсем неплохо, даже несмотря на пять часов сна и усердную переработку продуктов спиртового распада в организме. Ее ореховые глаза были круглыми и слегка выпуклыми, каштановые брови изящно изогнутыми. Ее нос был превосходным, иначе и не скажешь. Не курносый, не длинный, не короткий, совершенно прямой, с аккуратными маленькими ноздрями. А еще рот. Он был мягким, как подушка. В детстве она выглядела почти как инопланетянка: слишком широкие глаза и здоровенные губы, словно списанные с лица тридцатилетней женщины. Робин пришлось дорасти до своих неземных черт, вырастить кости и мышечную структуру для их поддержки. Люди иногда говорили, что она похожа на Анжелину Джоли. И Робин было интересно, в самом деле интересно, откуда у нее взялись эти губы. Они были похожи на африканские. Могло быть и так, предполагала она. Губы не принадлежали ее матери, это точно, потому что у матери они были узкими и прямыми, как трамвайные рельсы. И, конечно же, она не унаследовала эти губы от отца, потому что он не был ее настоящим отцом, а мать никогда не встречалась с ее реальным отцом, так что Робин понятия не имела о его лице. Наверное, думала она, у него были полные губы. Смуглый, с полными губами и скулами, похожими на бумеранги.

Она совсем немного знала о своем настоящем отце. Он был французом, жил в Лондоне и занимался медициной. Не какой-нибудь там старой медициной, а детской медициной. Он был… Как там его называли ее родители? – да, он был альтруистом. Правильно. Он работал с больными детьми и жертвовал свою сперму незнакомым людям. Это было довольно забавно, поскольку альтруизм также наблюдался в мире животных, когда существо пренебрегало собственным удобством и безопасностью ради того, чтобы обеспечить распространение своих генов. Так или иначе, он казался самым замечательным человеком на свете, и Робин никогда не ожидала встречи с ним, но тем не менее любила его, любила за его альтруизм и за то, что он сделал ее такой, как есть: красивой, умной и так далее.

Все знали, что отец Робин был донором спермы. Из этого не делали секрета. В школе, где училась Робин, было трое детей, живших с гомосексуальными парами – двумя матерями или двумя отцами, и еще был мальчик, который в десятилетнем возрасте прошел курс гормональной терапии, превратившей его в девочку, так что неизвестный отец был заурядным явлением. Половина детей из школьного выпуска, вероятно, имела анонимных отцов, но Робин могла поспорить, что их отцы не были французскими педиатрами.