Моя мама уехала любить балет - Мария Санталова

Это шоковая терапия, кажется. О чем-то подобном нам рассказывала наш прошлый школьный психолог. Врач пытается вывести тебя из равновесия с помощью агрессии и страха, чтобы ты всё осознал. Мне не нравится, но, пожалуй, я это заслужила. Хотя немного странно. Твоему организму стало плохо из-за стресса, а сейчас на тебя повышают голос, из-за чего ты опять находишься в стрессе. Жизнь — какой-то сплошной стресс получается.

Папе тоже не нравился тон врача. Его усы раздражённо дергались.

— Не нужно отчитывать мою дочь, она несовершеннолетняя. За ее здоровье и состояние отвечаю я. Вот и предъявляйте претензии мне. А лучше расскажите о результатах исследований, ее нынешнем состоянии и необходимом лечении.

Глаза врача злобно сверкнули в сторону папы.

— Обычно отцы не очень любят вникать в проблемы воспитания дочерей. У нее сейчас сложный период, который угрожает ее самочувствию. Я хотела объяснить девочке, что ее ждёт, если она не будет выполнять элементарные вещи. И дать ей дальнейшие инструкции, которые она бы передала своей матери, чтобы…

Этот бестактный комментарий очень не понравился папе. Конечно, в анкете я указала имя матери, ведь она есть в этом мире и не отказалась от меня с юридической точки зрения. Я понимаю, о чем говорит врач. Много раз видела такое в школе. Папы не любят подростковые трудности. Например, отец Ники и Вики развил уникальную способность куда-то прятаться, когда моим подругам нужна помощь. Я за столько лет нашей дружбы чаще всего слышала от него «Спросите у мамы». Он идеален, когда нужно поехать в торговый центр за продуктами. Когда поиграть в футбол во дворе. Когда заказать самую вкусную пиццу. Но в остальном он скорее сторонний наблюдатель, чем активный игрок. Девчонки обижаются на него за такое равнодушное отношение. Их отец мог бы помочь Нике и поговорить с отцом Макарова. У пап всегда получается лучше найти общий язык, чем у мам. Но он решил не соваться в эти дела и мечтать о сыне.

Но мой папа не такой. Поэтому комментарий врача окончательно его разозлил. Раз, два, три. Приступ неконтролируемого ворчания, наступи.

— Во-первых, я ей за мать и за отца. Во-вторых, не вам судить, какой я отец. Скорей всего плохой, потому что не знал, что у моей дочери такие проблемы. Но попрошу без нотаций. Вы тратите время, а могли бы уже рассказать, что нам делать с тахикардией. Эта больница полна несчастных детей, которым нужен врач. Я историк и знаю, к чему приводят пустые разговоры. Давайте ближе к лечению.

Врач опять поджала губы, но больше не отчитывала нас, а сухо зачитала, что делать дальше. Потом вручила нам результаты и быстро попрощалась.

Мы вышли из больницы. Я глубоко вдохнула свежий воздух. На самом деле, мне стало лучше ещё после таблетки врача скорой, но сейчас на улице я ощутила, как ушла вся боль, в голове все разложено по порядку, а настроение становится лучше.

— Когда мы с тобой обсудим все необходимое? — спросил папа.

Я посмотрела на него и поняла, что готова говорить о чем угодно, но только не о воспоминаниуме, маме, моей огромной дыре в душе и падении в бездну отчаяния.

— Я тебе обязательно всё расскажу, но не сегодня.

— Это неразделённая любовь?

— Папа, нет.

— Проблемы с учебой? Я много на тебя давил?

А вот тут можно озвучить немного правды, раз он так настаивает.

— Дело не в этом. Но должна признаться. Проваливаю одну контрольную по математике за другой.

— Назло?

— Нет, конечно. Разве я когда-нибудь делала что-то назло?

— Да, пьешь кофе, как оказалось. Хотя мы тысячу раз это обсуждали.

Нехорошо получилось.

— Не могу покорить математику. Будто не хватает мозгов.

— Или вдохновения. Я тоже не математический гений, не помогу. Но почему ты не попросишь помощи у Паши?

Я никогда ни о чем не просила старшего брата. Поэтому это предложение звучит для меня странно. А папа продолжал свой допрос:

— Ты не хочешь стать врачом?

— Папа, я не знаю, кем хочу стать. Мне нужно время, чтобы разобраться в себе.

— У тебя экзистенциальный кризис?

Какой нормальный папа будет задавать такие вопросы тринадцатилетней девочке? Только мой.

— Папа, о чем ты говоришь?

— Тебе кажется, что жизнь бессмысленна и в ней есть только страдания?

Когда я смотрела в воспоминаниуме, как мама бьёт маленькую меня, у меня точно был экзистенциальный кризис. А у кого бы он тогда не случился?

— Папа, я, правда, не могу сейчас говорить о подобных вещах.

— Но я же должен понимать, в чем ошибся и как действовать дальше.

— Давай просто больше радоваться жизни.

— Ты видела эту жизнь? — фыркнул папа.

Я засмеялась и спросила его:

— Что бы тебя порадовало прямо сейчас?

— У моего знакомого вышла книга, посвященная Ивану Грозному. Хотел ее приобрести, но все время забываю зайти в книжный. А тебя?

— Шоколадное мороженое, — улыбнулась я, — давай дойдем до книжного, а потом у нашего дома зайдём в продуктовый.

Папа улыбнулся мне в ответ и кивнул. Мы пошли по Загородному проспекту до Пяти углов.

— Я прожил здесь всю жизнь, но до сих пор не могу налюбоваться на красоту домов. В том здании когда-то была пышечная, мы каждый день бегали туда после школы. А там был раньше антикварный магазин, он принадлежал отцу моего приятеля. Для меня это место было как Эрмитаж, только все можно было потрогать. Представляешь, мы делали уроки за дубовым английским столом 1840 года. Отец приятеля был сумасшедшим коллекционером, особенно любил охотиться за живописью. В их доме висела работа Айвазовского. На ней был изображён ночной морской пейзаж. Потом семья уехала в Голландию в поисках очередного шедевра. Так там и осталась.

— А ты знаешь, что с ними сейчас?

— Они все ещё там, в Роттердаме. Отец давно умер, а мой приятель открыл антикварный магазин. И последние годы охотится за работами Уильяма Тёрнера. Однажды я ездил к нему в гости