Джек - Брильянт - Уильям Кеннеди

— Завтра вечером у меня встреча, — сообщил ему Джек. — Хочу потолковать с теми, кто тянет с выплатой.

— Я занят.

— Так освободись, Чарли. Встречаемся в Аратоге, в восемь. Чисто деловая встреча, Чарли. Чисто деловая.

— Я знаю, Джек, ты всегда был деловым человеком.

— Чарли, старина, не вынуждай меня посылать за тобой, — отчеканил Джек и, повернувшись к Чарли спиной, прошел мимо стойки бара и направился к единственному занятому столику, за которым сидели та самая красавица в белом хлопчатобумажном костюмчике и в белых туфлях-лодочках и одноглазый большеголовый гном. Гнома звали Мюррей (Гусь) Пучински, на Джека он работал уже пятый год.

— Господи, Джек, о Господи, где же ты пропадал? — воскликнула Кики, подымаясь ему навстречу.

Джек прижал ее к себе, поцеловал и сел рядом.

— Она хорошо себя вела, Гусь? — поинтересовался он у одноглазого.

Гусь кивнул.

— Попробуй-ка здесь плохо себя вести! — с вызовом сказала Кики, окидывая меня быстрым взглядом, и я подумал, что такая не сможет себя хорошо вести при всем желании. Это первое, что бросалось в глаза. Второе — безупречные черты лица, которые не могла испортить даже густая, вполне профессионально положенная косметика. Красота — скорее грубоватая, чем изысканная; большие темные глаза, нежный, округлый, чувственный рот и густые волосы, целая копна волос, только не черные, как говорила Алиса, а золотисто-каштановые — великолепная Тицианова грива. Я прочитал в ее глазах какую-то тревожную наивность. Этим словосочетанием я пытаюсь выразить то состояние моральной раздвоенности, в котором она находилась: в какой-то своей части ее нравственные устои безвозвратно рухнули, но в какой-то, и немалой, по-прежнему оставались незыблемыми. Все это читалось в ее глазах; при всей их сексуальности и многоопытности, при всей осведомленности о том, какова нынче цена на красоту, в них таился страх, вызванный тем положением, в котором она оказалась: пленение, отрешенность, подстерегающие ее опасности, возможно, даже насилие — и пьянящее предвкушение греха. Одними глазами, в течение каких-нибудь нескольких секунд, Кики смогла передать мне, как нелегко ей с приставленным к ней Гусем. Едва заметно покосилась на него, потом — на меня, потом подняла бровь, поджала губку — и я понял, что отношения у нее с Гусем далеко не идеальные.

— Я хочу танцевать, — заявила она Джеку. — Джекки, умираю хочу танцевать. Лихач, сыграй нам что-нибудь, чтобы мы могли станцевать.

— Еще рано танцевать, — отозвался Джек.

— Нет, не рано… — И Кики, в предвкушении, повела плечами и бедрами. — Ну же, Джо, давай, пжлста.

— Мои пальцы просыпаются только после девяти вечера, — сказал Фогарти. — Или после шести кружек пива.

— Ну, Джо…

Фогарти еще не садился. Взглянув на Джека, который улыбнулся и пожал плечами, он подошел к стоящему на возвышении пианино и, пробежав пальцами по клавишам, начал, причем вполне профессионально, наигрывать облегченную трактовку «Двенадцатой улицы» в стиле рэгтайм. Кики тут же вскочила и потянула за собой Джека. Джек, поначалу неохотно, взял Кики под руку, но затем, легко и уверенно танцуя на носках, исполнил с ней фокстрот, после чего Фогарти заиграл чарльстон, а затем блэк-боттом, и Кики, отделившись от Джека, принялась выделывать рискованные антраша, задирая юбку и демонстрируя очаровательные ножки.

Хотя от ножек Кики невозможно было оторвать глаз, меня больше интересовал Джек. Неужели Джек-Брильянт станет танцевать чарльстон в баре, при посторонних? После того как Кики от него отделилась, он остановился, некоторое время наблюдал за ней, а затем медленно обвел глазами присутствующих и задержал взгляд на Чарли Нортрепе и бармене, которые не отрываясь смотрели на него.

— Давай, Джекки! — крикнула Кики.

Джек перевел взгляд на нее, на ее вздымавшуюся грудь, и начал перебирать ногами. Налево — выбросил, направо — вперед, направо — назад, налево — назад: четкие, выверенные, размеренные движения. Но вот прозвучала команда Кики: «Ну же, поехали!» — и он забыл про зрителей, начисто забыл. Налево — выбросил, направо — вперед, направо назад, налево — назад, теперь он себя больше не сдерживал, движения стали раскованными, живыми; он, Джек-Брильянт, который все делал хорошо, танцевал — и как танцевал! Он выплясывал чарльстон и блэк-боттом так, как хотела танцевать вся Америка: энергично, четко, с таким же изяществом и профессионализмом, как и его партнерша, которая танцевала эти танцы за деньги, на Бродвее, у Зигфелда[17], и вот теперь — на горной вершине, с королем гор. Растворяясь в мелодии, плывя в ней, они, король и королева, покорили танец, подчинили себе тело.

Вдруг и музыку, и постукивание ноги Фогарти, и тяжелое дыхание Джека и Кики, и шарканье их ног, и напряженное внимание, с которым все мы, сколько нас ни было, следили за танцем, перекрыл громкий смех. В то, что действительно раздался смех, невозможно было поверить: в баре ничего смешного не происходило; «Мы, наверно, ослышались», — решили, должно быть, все. Однако смех становился все более громким, вызывающим; первое, что пришло в голову, было: кто-то смеется над ними, и тут вдруг вспомнилось, где и с кем я нахожусь, и я (одновременно со всеми) повернул голову и увидел стоящего в конце стойки Чарли Нортрепа: колотит что есть силы ладонью по стойке и надрывно смеется. «Наверно, бармен рассказал ему анекдот», — подумал было я, но тут Чарли поднял руку, показал пальцем на Джека и Кики и, по-прежнему заливаясь смехом, произнес слова, которые в наступившей тишине (Фогарти услышал смех и перестал играть) разнеслись по всему бару: «…танцует… удостоил… какие люди танцуют чарльстон…» Тут остановился и Джек, а спустя несколько секунд и Кики тоже.

— Что случилось? — спросила она.

— Все в порядке, сейчас что-нибудь выпьем, — ответил Джек, отвел Кики под руку обратно к столику, усадил и только тогда направился к бару и что-то вполголоса, так, чтобы никто не слышал, сказал Чарли Нортрепу. Чарли к тому времени уже перестал смеяться и слушал Джека, набрав полный рот пива. Потом он пиво проглотил и что-то с издевательской улыбочкой ответил, но Джек уже шел обратно к своему столику.

— Я дрожу от страха, приятель, — крикнул ему вслед Чарли. — Зуб на зуб не попадает. — Он снова глотнул пива, прополоскал им рот и выпустил струю Джеку в спину. В него он не попал, да и попадать не собирался: Чарли повел себя, как ребенок, который плюется за неимением обидных слов. Затем он повернулся к Джеку спиной, проглотил пиво и тяжелой походкой вышел из бара.

«Хорошенькое дело», — сказал я себе, когда сообразил, почему смеялся Чарли, и увидел струю пива. Я вспомнил, какой страх умел нагнать Джек на любого. Я вспомнил Джо Виньолу, моего подопечного по делу об убийстве в «Высшем классе», — Джо так боялся мести Джека, что даже в камере не чувствовал себя в безопасности. Помню, сидел он на своей койке в «Могильнике»[18] и рассматривал какой-то сложный рисунок, который заключенный, сидевший здесь до него, нацарапал на стене. Испугался, стал пальцем по рисунку водить — что за таинственные письмена такие?