Джек - Брильянт - Уильям Кеннеди

— Я хотел выкопать в полу ямку и в ней спрятаться, чтобы посетители меня не нашли.

— Когда ты поранил себе пальцы?

— Когда у меня отобрали ложку.

— Ты что, бетонный пол пальцами копаешь?

— Я понимал, что на это уйдет много времени, — ногти ведь ломаются и приходится ждать, пока они отрастут.

— Кто тебя навещал?

— Брильянт приходил каждую ночь. Приходил перерезанный пополам Герман Цукман, внутри полдюжины железных прутьев; чтобы прутья не вывалились, живот проволокой обмотан. Весь в водорослях, изо рта жижа сочится…

«Чем ты им насолил, Герман?» — спрашиваю. «Евреям никогда легко не жилось», — отвечает. «А ты думаешь, итальянцам жилось?»…

— Кто еще?

— Уолтер Рудолф приходил поднять мне настроение. Сквозь дырки от пуль в его теле солнечные лучи пробиваются — сам видел.

И только когда из фрака Германа выпали мертвые рыбки, на Джо надели наконец смирительную рубашку.

На четвертом судебном заседании судья признал Филетти невиновным, заявив, что прокуратура штата так и не смогла представить доказательства его вины. Имя Джека, которого найти не удалось, на процессе не упоминалось. Из пятнадцати свидетелей, согласившихся дать показания, не нашлось ни одного, кто бы видел, как Филетти стрелял. Джо Виньола, которого представили главным свидетелем обвинения, сказал, что, когда началась стрельба, он дремал в соседней комнате и ничего не видел. Речь его большей частью была бессвязной.

Билли Риган показал, что выпил двадцать стаканчиков джина и был так пьян, что ничего не помнит. Что же касается последних слов Тима Ригана, который якобы во всем обвинял Брильянта и Филетти, то, как заявил один из детективов, покойник никого не обвинял, а просто выругался.

Джек находился в бегах восемь месяцев, и за это время почти все его люди, отчасти старожилы, а отчасти те, кто остался от еврейской банды с Лоуэр-Ист-Сайд под началом Малыша Оги Оргена, разбежались и примкнули к другим группировкам. Впрочем, банда Джека особой монолитностью никогда не отличалась. Джек возглавил ее после нападения на него и на Оги конкурирующей группировки рэкетиров. Оги в перестрелке был убит, а Джек-Брильянт только ранен: убить Джека было делом непростым.

Эдди-Брильянт умер в январе 1930 года, а в апреле, по-прежнему находясь в бегах, Джек познакомился в клубе «Аббатство» с Кики Робертс и тут же бросил Элен Уолш. Все эти месяцы он продолжал конфликтовать с Голландцем-Шульцем, из-за чего поплатились жизнью еще с десяток представителей преступного мира.

Вместе с такими знаменитостями, как Эл Смит, Дэвид Беласко, Джон Макгро и другие, Джек присутствовал на стадионе «Янки» на боксерском поединке между Джеком Акулой и Томми Логреном. Такое событие Брильянт пропустить не мог, но, чтобы его не узнали, ему пришлось отпустить усы и сидеть на самом верху. Он поставил на Логрена, такого же, как и он, ирландца из Филадельфии, однако победу одержал Акула, моряк из Бостона.

Стрельба в «Высшем классе» нанесла Джеку непоправимый урон. Все, что он налаживал почти десять лет: производство и распространение пива и спиртного, рэкет рабочей силы, которым он занимался при поддержке Малыша Оги и который от него Джеку и достался; выкуп, который он регулярно получал от внебиржевых маклерских контор, водивших за нос неопытных брокеров, — наследство, доставшееся ему от Ротстайна; выход на рынок наркотиков и (что было обиднее всего) стремление стать королем преступного мира, в каком-то смысле продолжателем дела Ротстайна, — все это было похоронено вместе с убитыми в «Высшем классе».

Болван, ты что же, убиваешь людей в своем собственном клубе?

Оуни Бешеный, наставник Джека еще со времен «Крысы», тихий, незаметный человечек, который, отсидев за убийство, вышел из Синг-Синга в 1923 году и как-то неожиданно для всех стал главным мафиози Нью-Йорка, сосредоточив в своих руках всю пивную и политическую власть городского преступного мира, связался с Джеком и сообщил ему общее мнение верхушки городской мафии: «Уходи из Нью-Йорка, Джек. Можешь беситься, сколько влезет, — только не здесь. Уходи по-хорошему. А то нам придется тебя убрать».

Выстрелы в «Высшем классе» подвели черту под целым десятилетием, поставили точку на определенном этапе его жизни. С кем только Джек не вел войну: и с Шульцем, и с Ротстайном, и с еще десятком менее крупных главарей банд в Бронксе, Джерси и на Манхаттане, — но воевать в одиночку против всех гангстеров Нью-Йорка даже он был не в состоянии и поэтому перебрался в Катскилл. Кое-что из всего этого я знал уже тогда (а Чарли Нортреп наверняка знал много больше), поэтому пускать струю пива в спину Джека, смеяться ему в лицо едва ли могло быть в интересах Чарли.

После того как Чарли покинул «Горную вершину», Кики заявила, что ей здесь надоело и что она хочет поехать куда-нибудь «словить кайф». Джек — «ловец кайфа» сказал «о’кей», мы вышли из пивной, съели по хот-догу (любимое блюдо Кики) и отправились играть в кегли. Надо сказать, что воздушный кегельбан поразил не только ее, но и меня — я такой видел впервые в жизни. На длинном тросе был подвешен настоящий шар для боулинга, а внизу, в отдалении, выстроились кегли; шар летел, вращаясь (или это только так казалось?) со скоростью пушечного ядра, и сбивал — или не сбивал — кегли в зависимости от удачи и сноровки играющего. Кики набрала шестьдесят восемь очков, чуть не размозжив служителю голову преждевременным ударом; Джек — сто четырнадцать, и я, выбив сто шестьдесят четыре очка, одержал убедительную победу. Думаю, в тот день Джек зауважал меня еще больше: мало того, что законы знает, — еще и бьет без промаха.

Отстрелявшись в боулинге, мы поехали играть в малый гольф и играли до восемнадцати очков. Для того чтобы загнать мяч в некоторые лунки, приходилось подыматься по ступенькам и катить мяч под гору. Кики била по мячу первой, и, когда мы с Джеком стояли сзади, ожидая своей очереди (Фогарти и Гусь в это время пили где-то «шипучку»), все ее прелести были как на ладони: шелковые чулочки с черными, отделанными оборками подвязками дюймов на пять выше колена, тончайшие кружевные трусики из всех, какие мне только приходилось до сего времени лицезреть, а также самые нежные, самые аппетитные ляжки, какие только можно было отыскать в горах — да и в долине, пожалуй, тоже.

Такой я ее и запомнил. И сейчас вижу, как она закидывает одну обтянутую шелком ножку на другую, прозрачно намекая на заветные, до времени скрытые сокровища, на недоступные тайники, наполненные невиданными драгоценными камнями, сулящие разгул, вседозволенность, порочность — быть может, с подкрашенными лиловой помадой сосками и сокровенной тайной, что становится явью, когда она, просовывая пальчик за тугую резинку, стягивает с себя тончайшие из тончайших. Они захватили мое воображение, эти темные, нежные, гладкие полушария. Средоточие жизни этой обворожительной женщины.

Тогда я еще не знал, какое значение в жизни Кики будет иметь все то, что так захватило мое воображение: ее тело, ее прозрачные трусики. Не знал я и того, что в те самые минуты, когда закапали, прервав наши состязания, первые крупные капли дождя, Джек принял решение хорошенько потрясти хозяев сосисочных лотков и площадок для гольфа в округах Грин и Ольстер.