Три последних дня - Анна и Сергей Литвиновы

– Он понимал, что вы считаете его предателем. Очень переживал из-за этого. Оправдываться, считал, подло и бесполезно, – печально, тихо произнес старик. А далее возвысил тон, глаза его ярко блеснули из-под кустистых бровей: – Но он верил, что когда-нибудь вы узнаете правду. И я чрезвычайно рад, что сегодня могу, наконец, вам ее рассказать.

* * *

Давно. Карловы Вары. Мирослав Красс

Мирослав навсегда запомнил тот миг, когда он в последний раз видел Юлию. Как проводил ее до отеля (расстались, в целях конспирации, за два квартала). Поцеловал на прощание, вдохнул аромат ее духов: сладковатый, пряный, совершенно ей не идущий. Долго смотрел вслед: тоненькая, трогательная, в своем лиловом – не по возрасту! – солидном костюме. Хрупкий цветок, чудо! Цокает в своих неудобных туфельках, попкой вертит – старается явно для него.

Он мало общался с русскими – редкие эмигранты, что осели в Карловых Варах, раздражали его своими бесконечными жалобами и всегда кислыми, недовольными лицами. А организованные группы советских туристов, что появлялись в их городке, интересовали его еще меньше: заполошные, дурно одетые, глаза у всех безумные – особенно когда в магазины попадают.

Иногда, правда, задавался вопросом: сам-то он кто? Русский, чех? Говорить на чешском ему было куда удобнее, чем на языке Достоевского и Тургенева, коллеги на работе тоже безоговорочно считали его своим. Зато мама всегда называла его «очень русским – даже больше, чем ты сам, Мирослав, думаешь».

– Да с чего ты взяла, ма? – удивлялся он.

А та целовала его в макушку, ерошила волосы:

– Ты, Мирослав, ранимый, пылкий. С виду сдержан, как все европейцы, а задень тебя – загораешься, как спичка.

Он всегда считал, что мать ерунду говорит. А сейчас – когда в одну, считай, минуту голову из-за девчонки потерял – начал понимать, что та имела в виду.

Взрослый человек, оперирующий хирург, влюбился с первого взгляда, словно мальчишка!

Провожает Юлию взглядом, будто завороженный…

Лишь когда она скрылась за массивными дверями отеля, перевел взгляд на часы. Дьявол! Начало девятого.

Он опаздывает почти безнадежно. Значит, опять Карл встретит его своей омерзительной ухмылкой. Тоненько, по-бабьи, вздохнет. Произнесет тоном мученика: «Тебе всегда было на меня наплевать».

Раздражало это ужасно. А куда денешься? Родной все-таки брат.

Мама их называла «генетическим недоразумением». Говорила, это впервые в ее медицинской практике, чтобы братья были настолько не похожи. Внешне, характером, манерами. Однажды даже вырвалось у нее (не при Карле, конечно): «Ты мой сын, безоговорочно. А его – будто в роддоме подменили».

Мирослав (они с Карлом были погодки, он – старше) тоже иногда задумывался: как могло так получиться? Воспитывали их с братом одинаково. Одежду, игрушки, путешествия, репетиторов – все делили пополам. Но уже с раннего детства ему самому больше нравилось сидеть с книжкой или отца упросить, чтоб рассказывал интересное. А Карл был готов целыми днями пропадать с мальчишками. Брата дразнил «любимчиком» и «сыночком», гнусно хихикал, когда тот рисовал для мамы красивый цветок или играл в шахматы с отцом. Будто противопоставлял себя семье.

Мирослав уже в двенадцать лет твердо решил: он продолжит семейную традицию, станет врачом. А Карл тогда же заявил: хочу быть рок-музыкантом. Как парни из группы «Битлз».

Хотя петь особо не умел, да и не стремился учиться. Не скрывал, что ему куда больше антураж вокруг рок-музыки нравится: восторженные девчонки, пиво, проклепанные куртки, бесконечные разговоры и планы, как переустроить мир.

Родители, конечно, пытались как могли – мягко, интеллигентно – направить сына на правильный путь. Пусть медицину он ненавидит, но можно ведь пойти в инженеры, в учителя, в сантехники, наконец.

Карл даже в технологический институт под их нажимом поступил – правда, учился в нем уже десятый год. То академический отпуск, то болезнь (с медицинскими справками ему Мирослав помогал). А время в основном проводил со своими дружками – не очень даровитыми музыкантами. Сколотили рок-группу, изредка выступали в чахленьких ресторанчиках.

И вот – неслыханная удача! – позвали их принять участие в сборном концерте на стадионе. В Праге. Мирослав, когда узнал, удивился. Рок-музыка в Чехословакии, конечно, не запрещена – слава богу, не Советский Союз, – но подобные мероприятия бывали нечасто. И уж тем более на них не приглашали коллективы уровня «Бешеных жуков» (так, в подражание Битлам, именовала себя группа Карла).

Однако брат пребывал в неслыханном возбуждении и еще пару недель назад взял с Мирослава слово, что он обязательно полетит с ним в столицу. И будет присутствовать на концерте.

У Мирослава пациентов будто назло полно, график операций (ему лишь недавно позволили оперировать самостоятельно) расписан на месяц вперед, но отказать Карлу он не решился. Лишь спросил:

– До Праги сто двадцать километров. Лететь-то зачем?..

– А инструменты, аппаратуру на себе повезем? – Брат насупился, хмуро добавил: – Машину отец мне не даст.

Папа когда-то пытался не разделять сыновей. Позволял кататься на старенькой «Шкоде» обоим. Но пару раз Карл попался за рулем пьяным, однажды налетел на бордюр, расколотил вдребезги бампер. Последней каплей стала жалоба соседской старушки, что брат-де гнал на полной скорости по двору и зацепил ее зеркалом.

– Раз я тоже еду, он даст машину, – пожал плечами Мирослав.

– А моя группа? Пять человек, плюс инструменты. Не поместимся. И вообще: на самолете солидней, – отрезал брат.

Вылетать должны были в одиннадцать вечера. Далее ночевка в Праге, в каком-то сомнительном общежитии. А вечером на следующий день – пресловутый концерт.

– Карл, я не могу тратить целые сутки, – возражал Мирослав. – Концерт, ты говоришь, только в девять вечера? Я к началу подъеду. Обещаю тебе.

А на лице брата сразу привычное обиженное выражение:

– Ну что ты торгуешься со мной все время? На авиабилет денег жалко? Стоит он гроши!

– При чем здесь деньги, я же объясняю: у меня работа! Отгула никто не даст!

«Да и просить ради тебя не хочу!»

– Но ты нам нужен! Иначе мы аппаратуру провезти не сможем. Самолет маленький, по багажу ограничения зверские. Синтезатор потащишь.

Любого другого Мирослав бы просто послал. Работа уже научила его быть, когда нужно, безжалостным, резким. Но Карл – статья особая. Мирослав себя перед ним слегка виноватым чувствовал. Хотя бы за то, что мамины глаза в его присутствии всегда теплели. А на брата она смотрела холодно, как на чужого.

И еще у Карла была одна постоянная обида: он, англоман, фанат всего западного, истово мечтал побывать за границей. Ливерпуль, Техас, Мексика. Однако сколько ни обращался за выездной клаузулой – пропуском за рубежи социалистической Чехословакии, – всегда получал отказ.