Театр китового уса - Джоанна Куинн

небо. Сегодня один из тех переменчивых, свежих весенних дней, когда погода может испортиться, а может нет. С утра был сильный дождь, внезапный ливень, как раз когда звон колоколов деревенской церкви разносился по долине, и большие облака все еще летят над Хребтом, но погода может и наладиться.

Съемочная команда, устав дожидаться Кристабель, передвинулась на подъездную дорожку, снимать прибывающих зрителей, толпу болтающих людей, одетых по случаю официально – мужчины в костюмах или форме и женщины с яркой помадой на усталых лицах, держащие детей с красными, белыми и синими лентами в редких волосах. Они идут к каменным колоннам, меж которых растянут новый знак, приглашающий их в ТЕАТР КИТОВОГО УСА.

Она довольна, что успела установить его как раз к прибытию Лизелотты – краска едва успела высохнуть, и она рада кричащим буквам в красном и золоте, с рисунком пускающего струю воды кита, нарисованного художником, который работает с бродячими цирками. В нем четкое отмеренное количество рвения и глупости, он создан радовать детей и напоминать взрослым о детях, которыми они были.

С тем же настроением была украшена и дорожка через лужайку – по обеим сторонам выстроились чучела, разукрашенные веселыми цветами. Дети из деревни, одетые в костюмы летчиков, медсестер, ковбоев, раздают нарисованные от руки программки. Растения и кусты неподалеку украшены рождественскими шарами и разноцветными шерстяными нитями, будто вязаной паутиной.

Кристабель марширует через лужайку, чтобы опередить зрителей. Дорога через лес украшена бумажными гирляндами и старыми китайскими фонариками, которые она нашла в амбаре, – когда стемнеет, они зажгутся, как светлячки.

В театре, где раньше стояли стулья, теперь поднятая секция, будто широкая лестница, сделанная из песка и камней с пляжа, с деревянными досками для сиденья. Первые зрители уже забираются наверх. Они принесли с собой термосы и еду, угощенья, отложенные на эту долгожданную победу. Бекон и яичный пирог. Консервированный грейпфрут. Бутылки пива. Заодно и пледы с дождевиками, потому что никогда нельзя полагаться на английскую погоду. Перед местами для сидения возвышаются китовые кости, задрапированные флагами многих стран и освещенные мощными прожекторами, взятыми взаймы на военно-морской базе в Портленде всего на неделю.

В амбаре, откинувшись на стены, ждут огромные куклы Кристабель вместе с теми, кто будет ими управлять: троица начинающих актеров, найденных по объявлению в местной газете, пара акробатов, обнаруженных в цирке, куда она поехала встречаться с художником, который рисовал указатель, и молодая женщина, которая состояла в кружке шитья Чилкомб-Мелл, пока не услышала, как Бетти жалуется, что на ее швейной машинке создают монстров, и не пришла к ним.

Кристабель живет в коттедже у моря, но сегодня не может туда зайти, потому что Бетти с рассвета делает там трайфл из пакетированного желе и старых обрезков кексов, а еще бесконечные сэндвичи, и теперь громко сообщает всем, кого видит, что внизу, в деревне, уличные гулянья и песни, а она ломает спину в кухне, и это едва ли можно назвать празднованием, одновременно отказываясь покинуть пост с упрямством стрелка, потому что не может доверить никому сделать все как положено. Кристабель узнает в этих жалобах собственную песню Бетти, которую она гордо поет как гимн в важные дни, и не смеет ее прерывать.

Кристабель на мгновение останавливается у костей, вглядываясь в море. Над ним проплывают огромные облака, отбрасывая тени на воду внизу. Вдоль изгиба побережья на пляжах и холмах видны костры и группы людей, плещущихся в холодных волнах, тогда как военные суда в порту Портленда время от времени гудят в свои могучие горны.

Премьер-министр сказал по радио, что их задача еще не завершена, но они должны позволить себе «короткий период радости», чтобы отметить окончание войны с Германией. Кристабель пытается вызвать в себе какие-то праздничные чувства, но они кажутся приглушенными, будто доносящимися издалека. Но она рада тому, что они есть и есть вещи, которые нужно сделать, полезные вещи, поэтому она обращает внимание на кости, чтобы поправить флаги и подготовить сцену.

Флосси и Джордж подгоняют последних гостей к дорожке меж деревьев, когда на подъездной дорожке с хрустом появляется военный джип, из которого возникает горделивая фигура Миртл в бархатном красном платье со шлейфом. В одной руке она несет свои туфли, а другой придерживает красно-бело-синюю шляпу, которая угрожает унестись на ветру.

Ее голос гремит по лужайке.

– Флосси, милая!

– Так рада, что ты успела, Миртл, – кричит Флосси. – Какое очаровательное платье.

– Мои шторы, дорогая, принесены в жертву моде. Но кому нужны шторы, когда закончилось затемнение? – говорит Миртл, посылая воздушный поцелуй отъезжающему джипу. – Но только посмотри на себя – это золотое ламе? Ты горда и сияешь, как статуя Свободы.

– Я и есть статуя Свободы, – отвечает Флосс. – В нашем параде я буду изображать Америку, хотя и потеряла свой пылающий факел.

Джордж вежливо ждет неподалеку, и Миртл идет к нему, аккуратно наступая босыми ногами на гравий и сообщая:

– Мне, возможно, придется опираться на этого мужчину. В поездах полный бедлам, моя радость. Бунты. Я присоединилась к группе польских летчиков, и, возможно, избыточно освежилась.

– Миртл, это Джордж, – говорит Флосси. – Не наваливайся на него слишком сильно. Он был ранен. Он был с войсками во время высадки в Нормандии.

– Я дам вам знать, если соберусь падать, – говорит Джордж.

– Милый и храбрый, дорогая. Отличный улов, – говорит Миртл, гладя Джорджа по волосам. – Ты держишься, Флосси?

– Стараюсь, – говорит Флосси. – Иногда лучше, иногда хуже.

– Дигби никогда бы не хотел видеть тебя печальной, моя милая, – говорит Миртл.

– Так странно, – говорит Флосси, – потому что время такое счастливое, но я плачу каждый раз, когда вижу детей в костюмах. Я все время заставляю их есть кексы, а кексы у нас ужасные.

– Мы должны праздновать, когда можем, дорогая. Такие случаи не часто выпадают, – говорит Миртл и обнимает Флосси. Она пахнет французскими сигаретами и тяжелыми духами, и макияж в уголках глаз размазался по морщинам. Она кажется старше, немного потрепанной временем, но все еще экстравагантной Миртл, и когда Флосси смотрит на нее, то видит отказ быть чем-то меньшим. Она гадает, что Джордж думает о Миртл, хоть и кажется невозмутимым. Так же, как его не встревожила необходимость провести целый день с женщиной, одетой статуей Свободы. Возможно, капеллан более знаком с особенностями человеческого поведения, чем другие, что делает его удивительно подходящим, чтобы стать членом ее семьи, и, хотя Флосси понимает, что ее романтические мысли опять забежали вперед, в этот раз она не чувствует, что слишком от них отстает.

Флосси смотрит на часы и говорит:

– Джордж, ты