Мировая история в легендах и мифах - Карина Кокрэлл

— Ты больше любишь меня такой? — томно спросила она вдруг, коснувшись губами его уха.

Он не ответил. В его глазах отражался одинокий огонек свечи у кровати.

— Он сказал мне, что ты полюбишь меня такой больше, — прошептала Фелипа.

Христофор не слушал, думая о чем-то своем, и только спустя некоторое время спросил:

— Кто это сказал?

Вместо ответа она протянула руку и нежно провела по его лицу. Его взгляд случайно упал на ее обнажившееся предплечье, и даже в таком тусклом свете он увидел: это же поджившие порезы от ножа. Багровые, ровные, словно полоски на хлебе перед выпечкой. Он схватил ее за руку, задрал рукав: рука до самого плеча была точно в таких же порезах, некоторые были покрыты струпьями, некоторые — совсем свежие…

— Фелипа, что это?!

Она кокетливо хихикала каким-то совершенно чужим голосом, от которого у него мороз пробежал по спине. Рванул ее рубашку и пришел в ужас: все ее тело — груди, живот, бедра — все было точно в таких же багровых шрамах.

Вскочил с кровати, в ужасе глядя на ее изрезанное тело.

— Во имя Господа и всех святых, что это?! Кто сделал это с тобой?!

— Это я сделала, когда еще была глупой и старалась делать так, как учила мать Андреа. В обители это помогало. А теперь — нет. Да и зачем? Мне хорошо с ним.

— С кем?!

Она оглянулась по сторонам заговорщически и поманила его поближе, словно кто-то мог их услышать:

— Это очень добрый и несчастный Голос. Мне трудно сказать, кто это. Да им и не нужны имена. Я никогда его не вижу, только слышу. Он всегда здесь, живет в море, на севере острова.

— Голос?!

Она опять приблизила губы к его уху:

— Он обещал мне тебя беречь. И сказал, что скоро с нами начнут происходить удивительные вещи. И потому злом он быть не может.

Этот остров свел ее с ума, как когда-то — ее отца!

Христофор отскочил от нее и заорал в испуге, почему-то тоже озираясь по сторонам:

— Прекрати! Прекрати эту безумную ересь! Где Распятие?! Немедленно скажи, где оно?! — Он только теперь заметил, что большого креста на серой каменной стене больше нет, остался только железный крюк. Пустая стена с крюком выглядела воплощением беды.

Она заплакала, закрыв лицо руками, как ребенок.

— Я не могу… Ты оставил меня так надолго. А он обещал, что никуда не уйдет.

Он понял, что погубил эту женщину вместе с ужасным зимним ветром над островом. И что теперь будет с сыном, с их Диого?!

— Я останусь с вами, с тобой и Диого, я больше никогда никуда не уплыву. И голос этот ты больше не услышишь. Никогда.

Она подняла голову и посмотрела на него внимательно.

— Ты уплывешь. Потому что он этого хочет. Он все уже решил за тебя. И за нас.

Он сел на постель и укутал ее в одеяло, как ребенка, обнял, сам голый и замерзший, и, чуть не плача, гладил по голове. И она успокоилась и заснула.

В полдень Фелипа настояла поехать на вершину холма на окраине Vila Baleira, в старый дом, где она родилась. Слуги оседлали им коней, и они поскакали по белесой меловой дороге вверх по зеленому холму. Сына Христофор посадил с собой в седло. Мерное покачивание лошадиной гривы, топот копыт успокоили его. Все происшедшее ночью уже казалось страшным сном, и вот он проснулся, и с ним — его семья, и все будет хорошо.

Увидев развалины дома капитана Перестрелло, в котором родилась Фелипа, Христофор с особой силой ощутил, что не нужно было бы им совсем сюда приезжать. Крыша старого дома провалилась, почти все дерево сгнило, остался только камень.

Они не сговариваясь поднялись по каменным ступеням. Библиотека капитана Перестрелло находилась в серой башне с небольшими оконцами. Над ней чудом сохранилась дырявая черепичная крыша, под которой днем спали летучие мыши. На полу валялись какие-то пыльные черепки, заскорузлые куски пергамента, тряпки — когда-то нужные вещи, превратившиеся в печальные клочки человеческой жизни, какие обычно, словно непогребенные трупы, валяются в брошенных домах.

Большое капитанское кресло в разрушенной библиотеке стояло, покрытое толстым слоем пыли и птичьего помета. В остальном «Башня» была пуста, и в ней гулял ветер.

— Странно, когда умер отец, я была совсем маленькой, — сказала Фелипа, — но я помню его. Помню, как он сидел и все время что-то писал здесь, в своем кресле. А с какого возраста начал помнить себя ты? — спросила Фелипа совершенно другим, спокойным голосом, какого он тоже не слышал раньше.

Он искренне не знал, что ответить. Он не помнил ничего, кроме ткацкой рамы и приступов кашля.

Христофор крепко держал за руку сына, словно эта маленькая, мягкая, слабая рука была единственной связью с нормальным, земным, живым миром. Зимний ветер стенал вместе с чайками и так свистел в ушах, что Христофору казалось: он тоже когда-нибудь непременно сойдет здесь с ума, и что этот кто-то, неведомый, из моря, кого жена называла «он», — действительно в этих развалинах, где-то рядом. Еще немного — и он тоже его услышит…

И Христофор снова подумал, как трудно ему на суше. В открытом море все не так: вечное движение корабля и скрип мачт делали стенающих чаек союзницами и товарищами по судьбе, вой ветра оживлял паруса, это значило — корабль плывет, что-то ждет впереди. Здесь, на острове, все было по-другому. Неподвижность под ногами была пугающе непривычной и все омертвляла.

Прочь отсюда! Он хотел домой, к камину, к книгам, к своему кувшину с золотым Madere. И надо найти и опять повесить на стену Распятие! В каждой комнате. Это непременно надо сделать!

— Чей это был дом? — звонко спросил сын. Его голос тоже был земным и успокаивающим.

— Твоего деда, Бартоломео Перестрелло. Он открыл наш остров. — ответил Христофор.

— Что такое: «открыл остров»?

Христофор задумался.

— Об этом острове никто не знал раньше. Дед приплыл сюда первым, прежде других, и потом сказал людям, что нашел новый остров.

— Что такое «остров»?

— Это кусок земли посреди моря. Как тот, на котором живем мы.

— Разве не все живут на куске земли посреди моря?

— Все, но другие живут на гораздо больших кусках, откуда не всегда видно море. Там есть города, и они полны людей, как Лиссабон и Севилья. Я когда-нибудь покажу тебе их.

— И в море остались еще куски, о которых никто не знает?

— Остались… наверняка остались, — задумчиво проговорил Христофор.

— Ты тоже плаваешь на корабле, padre. А ты открыл какой-нибудь остров? — Сын смотрел на него его же ясными глазами и ждал.

— Нет. Я никакого острова не открыл. И теперь уже — вряд ли… — ответил Христофор с грустной усмешкой.