Врачи двора его Императорского величества, или Как лечили царскую семью - Игорь Зимин

23 августа 1890 г. братья Николай и Георгий Александровичи отбыли из Кронштадта на крейсере «Память Азова» в кругосветное путешествие. Однако через несколько месяцев «лихорадка» у Георгия обострилась настолько, что продолжение им плавания стало невозможным. Заболевание впервые отчетливо проявилось в декабре 1890 г. в Бомбее. 24 декабря 1890 г. цесаревич Николай Александрович писал отцу, что Георгия не взяли на охоту, чтобы у него была возможность «отдохнуть и окрепнуть», при этом Николай Александрович отмечал, что его брат «на вид гораздо лучше».[1228]

Николай и Георгий Александровичи. 1874 г.

Великий князь Георгий Александрович. 1890 г.

Крейсер «Память Азова»

На «Азове» собрали консилиум, в котором участвовали российские и английские врачи. Консилиум пришел к выводу, что у Георгия туберкулез легких. После консультаций с Петербургом приняли решение о срочном возвращении Георгия на родину. В конце января 1891 г. Георгия отправили обратно в Европу. Тогда же Александр III в письме к наследнику упоминал: «Мы посылаем к Джоржи в Афины доктора Алышевского, который специалист по грудным болезням, и я давно знаю как отличного доктора. Нет, к сожалению, никакого сомнения, что лихорадка происходит от бронхита, который тянется уже давно, а при таких условиях ему даже и вернуться к нам нельзя будет теперь, а придется ждать до наступления теплой погоды. Все это далеко не весело, и делает эту зиму для нас без вас обоих еще грустнее и тяжелее! А теперь еще балы, обеды, вечера! Тоска!».[1229]

Эти события нашли отражения в дневниковых записях современников. Чиновник Министерства иностранных дел В. Н. Ламздорф в январе 1891 г. записал в дневнике: «Возвращение великого князя Георгия решено. Его Императорское Высочество вернется на „Адмирале Корнилове“ в Грецию. Постоянная лихорадка, которую предпочитают называть „малярией“, но которая, может быть, обусловлена легочным заболеванием, заставляет сильно беспокоиться о молодом человеке. Министр мне говорил, что Императрица показалась ему вчера крайне озабоченной. Наследник возвращается в Бомбей, чтобы проститься с братом и продолжать свое путешествие».[1230] Государственный секретарь (1883–1892 гг.) А. А. Половцев в те же дни писал в дневнике, что «получены плохие известия о здоровье второго сына государя – Георгия, и что, вероятно, императрица поедет в Грецию, куда этого юношу перевезут из Индии». На следующий день после традиционного январского бала в Зимнем дворце он записал, что «императрица даже по внешнему виду совершенно расстроена известиями о здоровье сына, и поэтому бал сокращается до минимума».[1231]

Доктор В. Я. Алышевский сумел осмотреть Георгия только в начале февраля 1891 г. После встречи с цесаревичем (11 февраля 1891 г.) он констатировал у него «значительное поражение верхней доли правого легкого спереди и особенно сзади».[1232] Тогда же под микроскопом были найдены «коховские бациллы». О том, насколько оперативно эта информация распространялась среди заинтересованных лиц, говорит то, что уже 18 февраля 1891 г. директор Канцелярии Министерства иностранных дел В. Н. Ламздорф в дневнике записал: «Доктор Алышевский, посланный в Афины, дабы убедиться, в каком состоянии находится великий князь Георгий, открыл у него присутствие бацилл, вследствие чего решено, что его императорское высочество поедет на несколько недель в Алжир».[1233]

Специалист по легочным заболеваниям В. Я. Алышевский предписал Георгию климатическое лечение, и поэтому после месячного пребывания в Греции тот уже в марте 1891 г. прибыл в Алжир, а в мае – на Сицилию. После посещения Италии предполагалась его поездка в Крым, для того чтобы увидеться с родителями.[1234] Состояние больного в то время было удовлетворительным, и доктор Алышевский в письме к министру Императорского двора и своему покровителю графу И. И. Воронцову-Дашкову отмечал, что «предстоящее посещение Константинополя радует моего пациента. Он сильно озабочен мундиром».[1235]

1 июня 1891 г. Георгий прибыл в Севастополь, где его встречали императрица Мария Федоровна и сестра Ксения Александровна. Все вместе они переехали в Ливадию. Естественно, Марии Федоровне не хотелось верить в неизлечимую болезнь сына. В письме к Александру III она писала, что у их сына «хороший загорелый вид» и он только «немного похудел», что он «чувствует себя очень хорошо».[1236] Однако, побыв некоторое время с сыном и услышав, что он постоянно «немного кашляет», она вынуждена была признать, что «его болезнь имеет место». Вместе с тем тогда, в начале лета 1891 г., императрица была совершенно уверена, что достаточно тщательного ухода и что сын уже находится «на пути к выздоровлению».[1237] Пройдет еще несколько дней, и в письме к мужу Мария Федоровна была вынуждена признать, что «Алышевский совершенно прав, утверждая, что Георгий серьезно болен. Для меня очень тяжело признать это. Ведь сначала я думала, что он преувеличивает, а теперь, к несчастью, вижу это сама! В первые дни моего пребывания здесь я даже сказала Алышевскому, что он напрасно пугал нас своими письмами. Ты верил только половине того, что он писал. Ты думал, что он пугал нас, потому что боялся, что мы не предоставим Георгию соответственный уход».[1238] Это очень характерные строки. В них и нежелание верить в болезнь сына, и отношение к врачам самого императора Александра III.