Ленин - Роберт Пейн

Сначала большевики объявили, что казнен только царь. Через несколько дней они сообщили, что остальные члены семьи были убиты во время эвакуации, когда белые и чехи были у ворот Екатеринбурга. И по сей день большевики не признались в том, что вместе с царской семьей прикончили еще несколько ни в чем неповинных людей: доктора Боткина, повара Харитонова, камердинера Труппа и горничную царицы Анну Демидову[53]. Для Ленина уже достаточно было того, что они служили царской семье и посему вполне заслуженно понесли кару. Он не видел в них невинных жертв, но вместе с тем не позволял, чтобы сведения об их гибели стали известны широкой публике. Ему было неудобно не объявить о смерти царя — возобладали остатки порядочности, что ли, но почему-то расправа над простой служанкой должна была оставаться в тайне.

Кровавые преступления 1918 года в немалой степени определили дальнейший путь народа к коммунизму, доказали, насколько близка была коммунистам философия Нечаева. Они также показали, как преуспели большевики в ремесле террора, доведя его, можно сказать, до искусства — такими изощренными и многообразными методами они пользовались. Это было оружие, которое успешно применялось как против врагов, так и против колеблющихся в собственных рядах. И в руках Сталина террор достигнет такого уничтожающего размаха, что все население страны будет жить в постоянном страхе. Да и сам Сталин будет обитать под его грозной сенью.

Недели, последовавшие за казнью царя, принесли Ленину жесточайшие испытания. Казалось, все вокруг рушилось. Враг был повсюду, он поднял голову, оправившись после поражений зимнего времени. Но даже в той отчаянной обстановке Ленин не терял надежду. Письмо, написанное им Кларе Цеткин, в какой-то степени отражает настроение, в котором он тогда находился: «Мы теперь переживаем здесь, может быть, самые трудные недели за всю революцию. Классовая борьба и гражданская война проникли в глубь населения: всюду в деревнях раскол — беднота за нас, кулаки яростно против нас. Антанта купила чехословаков, бушует контрреволюционное восстание, вся буржуазия прилагает все усилия, чтобы нас свергнуть. Тем не менее, мы твердо верим, что избегнем этого „обычного“ (как в 1794 и 1849 гг.) хода революции и победим буржуазию».

Как раз в тот момент, когда он заканчивал это письмо, ему принесли образец новой государственной печати, и он решил, что Кларе Цеткин будет интересно полюбоваться ею. Ленин сам ее придумал и очень этим гордился. В постскриптуме он приписал: «Мне только что принесли новую государственную печать. Вот отпечаток. Надпись гласит: Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Ленин был как ребенок, играющий с новой игрушкой. Он сам создал новое государство, и теперь надо было найти для него подходящее название. Странное это было название. Никогда до этого ни одно государство не именовалось хоть чуточку похоже на то, как окрестил свою страну Ленин. Тут описательные прилагательные громоздились одно на другое, и казалось, вся структура того гляди посыпется, превратясь в бессмыслицу. Ленину, похоже, и в голову не приходило, что на самом деле государство, созданное им, не было ни социалистическим, ни федеративным, ни республиканским; к тому же поскольку Советы лишены были реальной власти, то вряд ли было уместно именовать его советским. Со временем кое-какие из прилагательных выпадут, и даже слово «Российская» исчезнет, поглощенное анонимным понятием «Союз Советских Социалистических Республик». Но в ту пору Ленина гораздо больше тешил лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Этот лозунг укреплял его дух в трудные часы испытаний, он веровал в него и ждал, когда же начнется всемирная революция. Все то лето он напряженно следил за событиями в Германии, где, по его прогнозам, должна была вспыхнуть революция, которой тем не менее так и не суждено было состояться.

Вся активная жизнь и деятельность Ленина-революционера были пронизаны исключительно одной идеей — идеей власти. Природа власти, то, как ею можно пользоваться, ее особые свойства, границы возможного и невозможного; как порой власть скрывает свою истинную суть, притворяясь скромницей или пялит на себя мантии, ей по праву не принадлежащие, — все это для Ленина составляло предмет неиссякаемого интереса, тщательного и скрупулезного изучения. Что его совершенно не интересовало, так это внешние атрибуты власти. Придворные церемонии мало занимали его, разве что как ушедшая в прошлое история. Он воспринимал их как спектакли, как зрелищные средства воздействия старой власти на верноподданных. И уж никогда он не испытывал ни малейшего желания, облачившись в пышные одежды, проследовать со свитой в триумфальной процессии. Его мысли поглощало другое — абсолютная точка приложения власти как точного хирургического инструмента, без всяких декоративных выдумок и прикрас. Он хотел только такой власти, и он ее получил — власть в чистом виде, полную, безграничную, во всем ее величии.

Придя к власти, Ленин никак не изменил привычный для него образ жизни. В изгнании Ленин чрезвычайно много читал. Теперь, когда он в Кремле, почти всегда в распорядке его дня три или четыре часа отводились для чтения. В ссылке Ленин не расставался с книгой даже во время еды. На кухню, где хозяйничала Крупская, он обязательно приходил с книгами. Тогда же были заведены занятия иностранными языками. Для них ежедневно отводилось определенное время. Ровно час каждый день, отложив все дела, Ленин занимался гимнастикой. Еще час посвящался просмотру корреспонденции и ответам на письма. Его жизнь в Кремле мало чем отличалась от жизни в Лондоне, Париже или Цюрихе. До конца своих дней он оставался человеком привычки.

Власть не изменила его. Ведь он пользовался ею большую часть своей зрелой жизни. Как вождь революционного движения он испытывал силу власти на своих соратниках и прибегал к ней для борьбы с противниками. Власть над небольшой кучкой людей тешит так же, как власть над целой империей. Он давно уже знал, что такое держать власть в своих руках.

Посетители, которым доводилось бывать тогда в Кремле, удивлялись тому, что не видели нигде знаков величия, а ведь Кремль был сердцем огромной империи. Никаких камергеров, возвещавших, что такому-то дозволено предстать пред Светлые Очи; ни кавалергардов на часах, ни трона. Они попадали в небольшую комнату, где в одном углу стояла пальма в кадке, в другом — книжные шкафы, и на стене висели географические карты. Пол был покрыт потертым ковром, а на окнах не было портьер. Письменный стол, небольшой стол для совещаний, покрытый зеленой хлопчатобумажной тканью, и вокруг него четыре обитых кожей кресла. И почти ничего, что внесло бы оживление в убранство этой комнаты, которая вполне могла сойти за кабинет директора училища в каком-нибудь заштатном городишке. При первом беглом осмотре только и приходило в голову, что хозяин кабинета имеет пристрастие к географии и общественным наукам и является противником легкомыслия и вольнодумства в любых проявлениях.

Получше приглядевшись, посетитель замечал нечто, свидетельствовавшее о том, что «директору» когда-то не чуждо было своеобразное романтическое отношение к жизни и, кроме того, он обнаруживал наличие красноречивых знаков власти, а именно — телефонов, которых было не менее пяти. Романтический аспект выдавал горельеф, висевший на стене напротив стола; к этому предмету мы еще вернемся, так как о нем следует поговорить подробнее. А сейчас займемся телефонами. Это важно, потому что в руке Ленина телефон превратился в непосредственный инструмент власти.