Десять десятилетий - Борис Ефимов

…Моя профессиональная деятельность как художника-сатирика была в основном связана с печатью — с газетами, журналами, многотиражными плакатами, но случалось, что я соприкасался и с другими жанрами: с таким, например, как театрально-декоративный. Это было не так часто, но всегда интересно и приятно для меня. Хочу рассказать об одной такой работе для театра имени Вахтангова, которым, после безвременного ухода из жизни самого Евгения Багратионовича, руководил Рубен Симонов.

Рубен Николаевич Симонов по национальному происхождению — армянин, а по месту, занимаемому им в искусстве театра, — выдающийся русский драматический и комедийный актер, непревзойденный мастер художественного слова, блестяще владеющий чистейшим русским языком.

Это артист подлинно, как говорится, Божьей милостью. Мне вспоминаются созданные им сценические образы. Какая великолепная галерея!

Азартный, неугомонный журналист в спектакле «Сенсация», веселый и находчивый Труффальдино в «Принцессе Турандот», проникновенный и трогательный Бенедикт в «Много шума из ничего», обаятельный и отважный Сирано де Бержерак, неподражаемый лгун Хлестаков — всех не перечислишь. А его режиссерское дарование нисколько не уступает его актерскому таланту. Назовем хотя бы такие замечательные постановки, как «Интервенция», «Человек с ружьем», «Шел солдат с фронта», «Заговор обреченных» и другие. Особо я хочу упомянуть спектакль «Раки», поскольку имел к этой постановке Симонова прямое касательство. Дело было так.

На каком-то большом общественном мероприятии в Доме Союзов, во время перерыва ко мне подошел в кулуарах Рубен Симонов, протянул какую-то рукопись и сказал:

— Борис Ефимович, вы прочтете это за сорок минут. Я прошу вас взять на себя оформление этой пьесы для нашего театра. Декорации, костюмы, гримы и все прочее. Срок — неделя.

Я большой поклонник театра имени Вахтангова, и это неожиданное обращение Симонова было для меня чрезвычайно лестно. Автором «Раков» был Сергей Михалков. Я прочел пьесу, действительно, за сорок минут и с большим удовольствием взялся за дело. И, забегая вперед, скажу, что мою работу весьма одобрительно приняли и Симонов, и актеры, и автор пьесы. В процессе подготовки спектакля я часто бывал в театре, обсуждал с Симоновым различные детали постановки, присутствовал на заседаниях художественного совета, посещал репетиции и последующие их обсуждения. Симонов внимательно рассматривал предлагаемые мною эскизы, кое-что в них поправлял, кое-что похваливал. В частности, ему понравились некоторые детали оформления столовой в квартире ответственного работника Лопухова, одного из центральных действующих лиц. Помню, Рубена Николаевича очень рассмешила такая деталь: на противоположных стенах столовой Лопухова висели две одинаковые репродукции с популярной картины «Утро в сосновом бору» в роскошных позолоченных рамах. Ему понравилось также, что сам Лопухов и оба его заместителя были одеты в одинаковые стандартные костюмы, рубашки, галстуки и ботинки.

Не могу не привести такой забавный эпизод: при распределении ролей молодому Михаилу Ульянову (тому самому — будущему знаменитому актеру и художественному руководителю Вахтанговского театра) досталась крохотная ролька шофера, который входит в столовую директора со словами: «Машина подана!» И все. Кто-то сказал на репетиции, что эту роль надо чем-то оживить и предложил, чтобы шофер-Ульянов произносил эту фразу, что-то дожевывая. И на следующей репетиции Ульянов так и сделал. Но тут Симонов неожиданно заявил:

— Нет, товарищи, нехорошо получается, вроде шофер — какой-то холуй, которого подкармливают на барской кухне. Не надо этого. Наоборот — пускай входит с достоинством рабочего человека.

И на очередной репетиции Ульянов докладывал, что машина подана, с весьма независимым видом.

Главную роль в пьесе — проходимца по фамилии Ленский — михалковский вариант гоголевского Хлестакова — играл талантливейший Николай Гриценко. Помню, он очень интересовался своим сценическим обликом, внимательно рассматривал мой эскиз Ленского и просил меня обязательно сделать ему модную тогда среди актеров прическу с высоким коком на лбу. Я охотно выполнил его просьбу.

«Раки» шли у Вахтангова с большим зрительским успехом, главным образом благодаря блестящей игре Гриценко, но надолго в репертуаре театра почему-то не задержались.

Как-то после очередного заседания художественного совета мы вышли вместе с Рубеном Симоновым и Сергеем Михалковым, сели в стоявший у подъезда «Москвич». Симонов рядом с шофером, мы с Михалковым сзади. Поехали. Симонов, не оборачиваясь, спросил:

— Скажи, пожалуйста, Сережа, что представляет собой этот Нариньяни? (Речь шла о фельетонисте-сатирике Семене Нариньяни, опубликовавшем недавно пьесу «Аноним».)

— Нариньяни? — переспросил Михалков. — А-а-рмяшка.

Я укоризненно толкнул Михалкова локтем, кивнув в сторону Симонова.

— Я спрашиваю, что он собой представляет как драматург? — повторил Симонов.

— А-а-армяшка, — невозмутимо повторил, заикаясь, Михалков.

Тут Симонов, повернувшись всем телом назад, сказал:

— Сережа, я все-таки попросил бы…

На что Михалков без малейшего смущения нравоучительно сказал:

— Ты что, Рубен, не знаешь п-п-поговорку — е-е-врея грек обманет, а г-грека — армянин. А вместе всех троих — р-российский д-дворянин.

И мы трое, представлявшие, за отсутствием грека, все упомянутые в поговорке национальности, дружно рассмеялись.

Наши с Рубеном Симоновым творческие биографии шли, разумеется, в совершенно различных жанрах искусства. Не так уж часто непосредственно соприкасались между собой многокрасочный и многогранный мир театра с острой, гротескной графикой сатирической публицистики. И наша с Рубеном многолетняя, искренняя дружба была основана скорее на личной взаимной симпатии, чем на общих творческих интересах. Во всяком случае, свое участие в работе Вахтанговского театра я рассматривал как случайность, а не закономерность, но должен признать, что Симонов видел «сродство» различных жанров искусства глубже и проницательнее, чем я. Об этом достаточно убедительно говорит его высказывание в книге «С Вахтанговым» по поводу спектакля «Свадьба» по рассказу А. П. Чехова. Вот как он сближает специфику театральной комедии и сатирической графики.

«..Работы французских художников Гаварни и Домье примерно соответствуют нужной эксцентрическому актеру степени типического обобщения и пластической точности. Смелые преувеличения в их искусстве помогают до конца воспринять образ. Искусство Гаварни и Домье — это искусство гротеска. Точно так же наши современные художники — Кукрыниксы, Борис Ефимов — лаконичными средствами добиваются исключительной силы воздействия на зрителя, дорисовывающего своей фантазией то, что дается в этом сжатом, по сравнению со станковой живописью, искусстве сатирического рисунка. Соотношения и пропорции между полотном, написанным маслом, и лаконичным рисунком графика такие же, как между драматическим актером и актером-эксцентриком».

На титульном листе этой книги Симонов написал: