Каждые сто лет. Роман с дневником - Анна Матвеева

О квартире К.К. говорил как о деле решённом, и даже иногда ходил смотреть, как подвигается постройка. Нейман, как уполномоченная по секции, сообщила мне, что квартиру ему обещали в первую очередь. В секции были несколько удивлены его просьбой, но решили, что вмешиваться нечего, дело личное. Он совершенно не хотел слушать ни о каких ремонтах и прочих хозяйственных делах, платил, правда, за квартиру и все коммунальные услуги, но говорил иногда: «Надо бы тебе всё это делать. Пора приучаться к самостоятельности. Ведь я всё равно с вами жить не буду».

Раз я его как-то спросила: «Что же ты, с Оней будешь жить?» – «Нет, пока нет. Она не хочет». – «Так, значит, один?» – «Пока один, а там видно будет». – «Так зачем же тебе одному уходить?» – «Потому что мне здесь всё надоело, вся эта обстановка, весь этот уклад жизни, всё мне опротивело. Да и, живя с вами, я никогда себя не смогу устроить так, как мне нужно как мужчине».

Однако у Они успеха большого не было, она говорила, что ему нужно жить с Ксенией Михайловной, что она не хочет никогда меня обидеть, что она его не любит. Узнав про квартиру, Оня сказала: «Что же вы там будете делать один? Развратничать?» Он страшно обиделся. Однажды он как-то неуверенно и с кривой улыбочкой стал просить меня, чтобы я поговорила с Оней о нём. Я сделала вид, что не понимаю, разговор сорвался. Однако Оня не слишком искала со мною встречи, я заметила, что она избегает меня, и поняла, что совесть у неё не совсем чиста. Несколько раз они ходили вместе в театр, постоянно выходили из музея вместе. Всё это люди замечали и соответствующим образом толковали. Мнение было не в пользу Они, и она была несколько легкомысленна, не понимала, как себя компрометирует.

К.К. пользовался всяким случаем, чтобы поговорить об Оне, он её жалел, хвалил, ругал Бориса Михайловича, который ей портил жизнь. Я не знаю, как произошёл первый визит на квартиру к Оне и когда, но постепенно К.К. стал там завсегдатаем. По-видимому, делалось это под предлогом совместной работы над определителем, скорее всего, для того, чтобы поменьше встречаться с институтскими людьми. Борис Михайлович отнёсся к этому новому гостю весьма странно. Либо рад был всякой возможности избавиться от Они, либо водка его так деградировала, но только он не выразил никакого протеста. Только раз, пьяный, увидев К.К., спросил его: «Зачем вы здесь?» – «Потому что люблю вашу жену!» – «На старости-то лет!» – усмехнулся и вышел вон. Это мне рассказывал К.К., а Борис Михайлович сам распространял этот случай, так что я от очень многих институтских слышала этот рассказ, но несколько иначе: сидят, мол, вдвоём на диване, Б.М. спрашивает К.К.: «Зачем вы сюда пришли?» – «Потому что люблю вашу жену», – а Оня кричит: «Не верь, не верь ему, Борис! Я его совсем, старого, не люблю». Кричала или нет, только вела себя так, что у «старого» всё время была надежда. К.К. нисколько не смущался её недостатками и считал, что он её перевоспитает.

В первых числах января я возвращалась с Ксеничкой из детского сада и вдруг вижу, что навстречу несут ёлку, одну, другую. «Ксеничка, пойдем на рынок, видно, ёлки разрешили продавать!» Ксеничка даже и не подозревала, что такое ёлка, но охотно побежала. На рынке были уже только дрянные ёлки, но обещали привезти хорошие. Мы с ней караулили их привоз и 7 января торжественно потащили домой большую, круглую, хорошо обветвлённую ёлочку. Это был большой сюрприз! Саше мы ничего не говорили. К моему удивлению, К.К. очень заинтересовался ёлкой и вызвался помогать её украшать. Он натащил яблок, дорогих конфет в блестящих бумажках, пряников, дал денег на подарки и… сообщил, что надо позвать Ониного сына Алика. Я подумала, если Оня действительно ни при чём, то придёт, и согласилась. Дети были в восторге, украшали со мной ёлочку, всем были куплены подарки, в том числе и Алику, за свечками Нюра бегала в церковь, а подсвечники мы скрутили сами из проволоки.

Однако вечером, когда собрались ребята, она не пришла. К.К. поволновался и убежал, даже, кажется, не дождавшись начала праздника. Я одна увеселяла ребят, как могла. Вечером спросила: «Но почему не пришла?» – «У Алика чистой рубашки не было», – ответил К.К., вид его был сконфуженный. С тех пор Оня меня стала совершенно определенно избегать, и я в её искренность перестала верить.

Екатеринбург, сентябрь 2018 г.

Випассана – это медитативная десятидневная практика, в процессе которой участники хранят молчание. Не пишут, не читают, а только всматриваются и вслушиваются в самоё себя. Прерывают обычную жизнь, как записи в дневнике, и чистят таким образом своё сознание, как моя мама сегодня с самого утра чистила ковёр в Андрюшиной комнате.

Я взяла её за руку, усадила рядом на диван. Она не сопротивлялась.

– Ты не сердишься из-за шкатулки?

– Да как я могу? Это же просто чудо! Иринка нас всех спасла. Додумалась ведь! А мы бы и дальше так жили, мучились. Ты вон уже ни на кого не похожа со своей работой… Я и забыла совсем про эту шкатулку, а она, ну надо же, такая ценная оказалась! Умница Иринка. Спасительница.

– А откуда шкатулка у нас взялась, помнишь?

– Конечно, помню. Отцовское наследство. Он тогда ездил в Ленинград разыскивать родственников, и ему выдали через порог пару писем каких-то в шкатулке. И ни одной фотографии… Вернулся он тогда совершенно убитый и тут же передарил шкатулку мне. Делай, говорит, с ней что хочешь, я на неё смотреть не могу. Странно, конечно, ведь это единственная память о матери.

– А письма где?

– Не знаю. – Мама насупилась, как маленькая девочка. – Наверное, с собой забрал. Отец мне их не показывал, сразу же спрятал куда-то. Он многое от меня скрывал.

– Ты скучаешь по нему, мама…

Она вскочила с дивана, снова схватилась за пылесос, но я не двигалась с места и мешала ей наводить порядок в комнате.

– Странный ты всё-таки человек, – сказала мама с обидой. – Людей вроде бы и жалеешь, но не видишь, не чувствуешь. Вот Иринку так и не сумела понять, а ведь ей в целом пришлось труднее, чем тебе. Даже эта подруга твоя (мама почему-то не может выговорить имя Влады), она и то больше замечает, хоть и чужая. Сегодня утром сказала мне: «Вера Петровна, нужно спасать Ирину, она ходит по краю».

– Она по краю ходит уже тридцать лет!

– Но ведь мы родные с ней, Ксана, нравится тебе это или нет. А родных не бросают. Надо как-то повлиять на неё. Записать к наркологу, помнишь, мы ведь собирались…

– Мама, я спросила тебя об отце, а ты отвечаешь про Княжну. Почему так получается: о чём бы я ни пыталась с тобой поговорить, ты всегда на неё переводишь?

Дальнейшее – молчание. Мама демонстративно включила пылесос, а я достала из холодильника коробку с тортом и поехала в Пионерский посёлок. Мне было обидно до слёз: почему мама не ценит того, что я делаю для семьи, почему не хочет признать, что я всем для неё пожертвовала? Никогда не произнесу эти слова вслух, они звучат пошло и глупо, но всё-таки их написала.

Марианна Аркадьевна жила в однокомнатной квартирке на восьмом этаже блочного дома. Квартирка захламлённая, тесная, заставленная мебелью. На книжных полках – камни, закрывающие доступ к книгам. Раскормленный кот обнюхал мою сумку и удалился на балкон, где у Марианны была и курилка, и цветник одновременно. Пахло табаком и геранью.