Сен-Жюст. Живой меч, или Этюд о счастье - Валерий Шумилов

Антуан. Значит, все-таки я – чудовище… Об этом шепчутся наши обыватели?

Мари Анн. Не ты – твой Максимилиан, о встрече с которым ты раньше столько мечтал! И не разочаровался? А я знала – ваши характеры удивительно подходят друг другу…

Антуан. Не Максимилиан – я. Сейчас роли поменялись: Максимилиан слушает меня, и то, что делается его именем…

Мари Анн. Значит, все еще хуже, и я скоро потеряю своего сына…

Антуан. То, что делается от нашего имени, порой исходит от наших врагов. Вся напрасная кровь, жертвы, разрушения. Ты знаешь, что я приказал освободить Антуана Торена, отца…

Мари Анн. Да, и мы все удивлялись: ведь он столько сделал против тебя…

Антуан. Раньше ты говорила: и много хорошего для нашей семьи. Но я сделал это не для него – для себя.

Мари Анн. Скажи лучше – для нее. Ты сказал неправду: тот Луи Антуан не умер.

Антуан. Он умер. Прощай, мать.

Мари Анн. Ты останешься на ночь?

Антуан. Нет, я должен как можно скорее быть в армии.

Мари Анн. Когда ты приедешь опять?

Антуан. Когда…

* * *

ЛЕБА

…Сен-Жюст очнулся.

Леба все еще внимательно смотрел него.

– Я вижу, Антуан, ты все уже решил без меня, и мой совет тебе не нужен, – сказал он, а потом, помедлив, несколько смущенно добавил: – Но может быть, перед тем как отправиться в армию, полководец захочет что-нибудь передать Анриетте?

Сен-Жюст почти скрипнул зубами: Леба задевал то, что он хотел похоронить в своем сердце. Но Филипп был прав: Антуан сам объявил в узком кругу два месяца назад о своей помолвке с его сестрой.

Почему Сен-Жюст поступил так, он и сам не знал. Четыре года с самой своей «огненной» клятвы он служил только революции. И четыре года не знал женщин. Женщина разделила бы его душу, а он поклялся оставаться цельным. Записав когда-то в своем дневнике «Разделенное надвое сердце не может ни любить, ни быть любимым…», Сен-Жюст в выборе между женщиной и революцией сделал выбор в пользу последней.

С восемнадцатилетней Анриеттой Леба Антуан познакомился в день своего рождения – в 25-й день августа 1793 года, в канун свадьбы Филиппа и Элизабет Дюпле. Верный себе, Сен-Жюст сначала не обратил внимания на сестру друга (она вскоре вернулась из Парижа домой во Фреван), но в эти же самые дни получил из дома письмо Тюилье, в котором представитель блеранкурского муниципалитета сообщал ему, что брак Терезы Торен, который с самого начала был несчастливым (еще бы! – Антуан знал это лучше кого бы то ни было), теперь окончательно распался. Гражданка Торен приехала в Париж и остановилась в гостинице «Тюильри» на улице Конвента (Сент-Оноре) прямо напротив Якобинского клуба. В письме была приписка, выведшая Сен-Жюста из себя: «Здесь в Блеранкуре тебя по-прежнему считают ее похитителем…»

С этого момента у Антуана пропало всякое желание возвращаться в Блеранкур к своим выборщикам, которые, оказывается, так ничего и не поняли ни в нем самом, ни в том, что им двигало. Но понимал ли он себя сам? В те сентябрьские дни 1793 года Сен-Жюст как потерянный бродил по улице Конвента, все время возвращаясь к обшарпанному старому зданию гостиницы «Тюильри». Наступал вечер, и он, остановившись на противоположной стороне улицы, всматривался в освещенные окна гостиницы, надеясь увидеть там до боли знакомый силуэт. Тогда он как будто вновь проявил слабость, которая стоила ему недели, вычеркнутой из жизни. Беснование санкюлотов, штурмовавших Конвент как раз в эти дни с требованием «террора в порядок дня», встряхнуло Сен-Жюста, и он вторично вычеркнул бывшую возлюбленную из своего сердца.

Больше он не искал с нею встреч. До самого вантоза, когда через полтора года Тереза сама нашла его в номере гостиницы на улице Гайон. Это была последняя ночь их любви, которая испугала его самого [164]. Тогда-то Сен-Жюст, чтобы не будить в себе воспоминаний об этой встрече, и перебрался в гостиницу на улице Комартен, причем с такой поспешностью, что даже остался должен за старые комнаты приблизительно за месяц. В залог пришлось оставить голубой сюртук и еще кое-какую мелочь. Сен-Жюст, как сейчас, помнил ошарашенное лицо хозяина гостиницы, когда Антуан отдавал ему залог: кажется, этот хитрый мужичок так и не поверил, что всемогущий член правительства, проводивший в нескольких провинциях многомиллионные реквизиции, живет на одно жалованье, но сделал вид, что принимает «игру» своего бывшего постояльца за чистую монету.

В эти самые дни его душевного смятения Сен-Жюсту и подвернулась Анриетта Леба, с которой он периодически виделся на квартире у Филиппа. С этой девушкой он уже давно был на «ты», равнодушие первой встречи сменилось умеренным интересом, который особенно возрос во время их совместной фримерианской [165] поездки на фронт. Теперь же расстроенный Сен-Жюст предложил Анриетте, давно не скрывавшей своих чувств, подумать об объявлении их помолвки.

Но продолжения не последовало. Анриетта так и не стала «невестой Сен-Жюста». После нескольких ничего не значащих встреч (столь отличных от свиданий его бурной молодости!) Антуан вообще перестал появляться у Леба. Друг Филипп чуть ли не со слезами смотрел на «железного человека», но вмешиваться не решался. Что же касается Анриетты, она была слишком горда, чтобы первой сделать шаг навстречу. Теперь, встречаясь, они лишь холодно здоровались, только плотно сжатые губы девушки и гневно сверкавшие глаза выдавали ее чувства. Но она надеялась напрасно: ее шевалье проходил мимо и тут же забывал о ней. Сейчас сам Сен-Жюст понимал свою ошибку

с «помолвкой»: дело было даже не в том, что его большое чувство кончилось на Терезе (а с ним, похоже, и все остальные настоящие ощущения), – другое чувство – чувство обреченности, которое все явственней подступало к нему этой весной, было сильнее. Намного сильнее. Анриетта исчезла из его жизни.

Вот и сейчас он не знал, что сказать Леба.

Посмотрев на Леба, все еще ждавшего его ответа, Сен-Жюст покачал головой:

– Мне нечего передать твоей прекрасной сестре, кроме того, что ей лучше забыть обо мне. Тот, кто думает о счастье для всех, близким может принести только несчастье. Ведь ты знаешь, как они называют меня в Конвенте… Неужели Анриетта может связать свою судьбу с приносящим гибель?

Леба нахмурился. Сен-Жюст впервые заговорил с ним в таком тоне.

– Антуан, твоя преданность революции давно уже перешла все границы. Хоть в чем-то можно подумать и о себе. Анриетта будет куда более несчастной, если ты ее забудешь. Ну что ты опять пожимаешь плечами? Тебе больше нечего сказать? Нельзя же быть таким мрачным. Чем бы тебя развеселить? Может быть, новым анекдотом о Революционном трибунале? Который сейчас, кстати, весьма популярен. И главное – с хорошим концом. Ну – как?… Тогда – слушай. К суду привлекается некий бывший дворянин де Сен-Сир. «Ваше имя, гражданин?» – спрашивает его председатель трибунала. «Де Сен-Сир». – «Дворянство больше не существует и приставка к вашему имени неуместна», – сурово отвечает ему Дюма. «В таком случае, я – Сен-Сир». – «Первая половина вашего имени не менее неуместна: фанатизм уничтожен, больше – никаких святых!» – «Что ж, значит, я просто – Сир». – «Подсудимый, вы оскорбляете трибунал: королевская власть со всеми ее титулами пала навсегда!» [166]- «Ну, если так, – говорит растерявшийся Сен-Сир, – у меня вовсе нет своего имени, и, значит, я не подлежу закону. Я не что иное, как отвлеченность – абстракция, а закона, карающего отвлеченную идею, не существует. Вы должны меня оправдать!» Эти слова приводят в смущение трибунал, и он действительно выносит оправдательный приговор следующего содержания: «Гражданину Абстракции предлагается на будущее время избрать себе республиканское имя, если он не желает навлекать на себя дальнейших подозрений!»