Доверься мне - Бекка Мак

к себе, пока нам не остается ничего другого. Я запоминаю ощущение ее тела на моем, то, как я могу проглотить ее целиком, то, как ее кожа воспламеняет мою, и я цепляюсь за это чувство, за бесконечную любовь, за мою вечность.

— Я люблю тебя, Оливия. Просто, блять, капец как.

Она отстраняется, берет мое лицо в руки, и смотрит на меня душераздирающим взглядом.

— Я тоже люблю тебя, Картер, но сейчас тебе нужно уйти, — приподнявшись на носочках, она снова касается своими губами моих, позволяя им задержаться, прежде чем выскользнуть из моих объятий.

Я не хочу, чтобы это был мой ответ, не хочу, чтобы она уходила.

В тот самый момент, когда мое сердце разбивается вдребезги, она останавливается в дверях ванной.

— Я никуда не уйду, Картер. Если ты вернешься ко мне, я буду здесь, но мне нужно, чтобы ты вернулся с ответами.

Я сижу всю ночь. Я сижу на кухне, облокотившись на столешницу, голова уперлась в руки. Я сижу на полу в душе, пока на меня льется вода. Я сижу на балконе, где я влюбился в Оливию, где она любовалась видом, а я ей. И я сижу на могиле моего отца. Я сижу там и прошу наставлений, ответов, выхода, силы, в которой, я даже не подозревал, что нуждаюсь.

Пока, наконец, не обнаруживаю, что впервые за несколько часов я стою и смотрю на здание, которое после захода солнца затихло.

Полицейский выглядывает из-за дежурной стойки и улыбается мне, стоящему в дверях, руки в карманах.

— Чем могу помочь?

В ушах бешено стучит пульс.

— Я хочу заявить о преступлении.

ГЛАВА 50

ОТВОЕВЫВАЯ СВОЮ ВЕЧНОСТЬ

Я спала всего лишь шесть часов. Шесть часов за все три ночи. Все становится намного хуже, если добавить к этому мой ужасный сон в субботу и почти полное его отсутствие в пятницу.

Потому что сейчас утро среды, а в общей сложности за последние пять часов я просидела тринадцать часов.

Позвольте мне прояснить: я не функционирую должным образом. Мой мозг — это туманный, темный беспорядок, из которого я так отчаянно хочу выбраться, но не могу найти лестницу, чтобы взобраться наверх. Я живу на латте со льдом и биг-маках. У меня болит живот, я чувствую себя дерьмово, выгляжу как черт, и мне все равно.

Честно говоря, это чудо, что я тащусь на работу. Но работа — это единственная нормальная жизнь, которая у меня осталась, и, поскольку осталось всего два дня, никто пока не осмелился сказать мне ни слова.

Я переворачиваюсь, плотнее натягивая одеяла на плечи. Мягкий желтый свет восходящего солнца проглядывает сквозь крошечную щель в занавесках, и все, чего я хочу, — это дождь. На протяжении многих месяцев я чувствовала себя солнышком, даже во время самой мрачной, снежной зимы и самой серой весны. Теперь, когда солнце наконец здесь, я хочу, чтобы оно ушло.

Если верить телефону, сейчас нет и пяти. До подъема у меня есть еще два часа, но я знаю, что больше не усну.

Какая-то иррациональная, сломанная часть меня с отвращением смотрит на уведомления на моем телефоне, на сообщения и пропущенные звонки. У меня их тонны, но ни одного от Картера. Часть моего мозга, отвечающая за логику, пытается доказать мне, что пространство — это хорошо. Ведь я этого просила. Остальная часть меня умоляет позвонить ему, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Потому что он обещал вернуться, но его нет. Я здесь, а он там, и с каждой минутой расстояние становится все больше, а дыра в моем сердце все шире.

Он обещал мне ответы, и чем дольше его нет, тем больше я беспокоюсь, что их нет.

Я снова и снова листаю экран, фотографии, на которых мы улыбаемся вместе, пока не останавливаюсь на одной из моих любимых. Я смеюсь, глядя в камеру, а Картер обнимает меня сзади, его подбородок на моем плече, и он улыбается своей самой большой, самой глупой улыбкой. Но он не смотрит в камеру, он смотрит на меня.

Никогда в моей жизни никого, кто смотрел бы на меня так, как Картер. Так, будто я — это единственное, что он видит, будто он впервые стал различать цвета. В его взгляде столько любви, яростной увлеченности, преданности, и именно поэтому мое сердце твердит мне, что что-то не так, что-то не сходится. Вот почему я обещала ему время, о котором он умолял, прямо здесь, в этой комнате. Вот почему я дала ему время, чтобы все выяснить.

Дверь в мою комнату со скрипом открывается, и я прижимаю телефон к груди, смахивая слезы, когда Кара заглядывает внутрь.

Она улыбается и пробирается к кровати.

— Я знала, что ты уже не спишь, — забравшись под одеяло, она прижимается ко мне. — Я буквально слышу, как в твоей голове крутятся колесики.

— Почему ты не спишь? — Кроме очевидного, проверяет, как я себя чувствую.

Я чувствую себя ужасно. Кара и Эмметт женятся в эти выходные, а я вторглась в их пространство, в их совместную жизнь. Я — все, на чем Кара может сосредоточиться, но она настаивает, что это приятное отвлечение от свадебных забот. Я не особо ей верю, но она точно заставляет меня чувствовать себя здесь как дома.

— Просто не могла уснуть. Ты не хотела разговаривать со мной прошлой ночью, а ты знаешь, что я плохо переношу отказы, — она притягивает меня ближе, ее рука нащупывает мой телефон, и она протягивает его. — Что это?

Я прижимаю его ближе к груди.

— Ничего.

Кара прижимает меня к матрасу, вырывая телефон из моей руки, потому что, как она сказала, она не любит отказы. Она не говорит ничего. Ни тогда, когда видит фотографию, ни тогда, когда роняет телефон, и прижимается ко мне сзади всем своим телом, что способно перекрыть мне доступ кислорода, если она прижмется сильнее.

Я знаю, что она плачет, ведь я чувствую легкую дрожь ее тела, слышу это тихое сопение. Кара думает, что я не слышу, как она плачет Эммету по ночам. Моя лучшая подруга любит меня до безумия, и я большой везунчик.

— Где он? — мое тело сотрясается от рыданий, и Кара зарывается лицом в мои волосы, сотрясаясь вместе со мной. — Он сказал, что вернется. Он сказал, что все исправит, что найдет ответ