Восхождение царицы - Маргарет Джордж

несколькими сенаторами. Они попросили об этом. Пойдем со мной.

В его голосе звучала настороженность.

– Мне кажется, им вряд ли понравится мое присутствие.

– Разве Форум – не общественное место? Они сами назначили встречу там, а не в здании сената. – Он схватил тогу и стал нетерпеливо ее надевать. – По крайней мере, проводишь меня туда. Ты уже видела свою статую после того, как я надел на нее жемчужные серьги?

– Нет, – ответила я. – Там все время столько народу, что мне неловко туда заглядывать. Но с тобой я пройдусь.

– Хорошо.

На случай, если погода испортится, Цезарь накинул на плечо плащ, и мы вместе вышли из дома. Телохранители деловито последовали за нами.

Серые небеса и деревья без листьев как нельзя лучше сочетались с цветами Форума: известковый туф, мрамор, все возможные оттенки серого или жемчужно-белого подчеркивались этой природной рамой. Даже наше дыхание превращалось в облачка того же опалового цвета.

Новые светлые камни Юлианского Форума словно светились, и он выглядел намного ярче всего, что его окружало. Здание уже достроили, перед храмом установили конную статую Цезаря и пустили фонтан. Впрочем, из-за холодной погоды вода в нем била довольно вяло.

На месте встречи никого не оказалось. Цезарь стал нетерпеливо расхаживать взад-вперед, с каждым мгновением все больше раздражаясь. Но тут они появились: группа магистратов в развевающихся на ветру тогах направлялась к нему.

– Мне лучше зайти внутрь, – сказала я, поднялась по ступенькам и стала наблюдать за происходящим из-за колонны.

Я увидела, что Цезарь сел, извлек письмо и принялся его читать, не поднимая глаз, пока сенаторы не подошли совсем близко. Тогда он любезно приветствовал их. Было много поклонов, размашистых жестов, речей, а потом ему вручили некий свиток. Он взял его, развернул, улыбнулся и протянул руку. Люди в тогах теснились вокруг, чуть ли не приплясывая около скамьи Цезаря, но он продолжал сидеть. Почему он не встает?

Наконец по выражениям лиц сенаторов и по тому, как они все разом отступили, стало ясно: они услышали нечто неприятное. Правда, еще некоторое время они лебезили, а потом гуськом направились через двор в сторону старого Форума. Цезарь так и не поднялся с места. Он проводил их взглядом, а затем закрыл глаза и, как мне показалось, сжал челюсти.

Я убедилась, что они не вернутся, и украдкой подошла к Цезарю, по-прежнему сидевшему на скамейке в напряженной позе. С лица его схлынула вся краска.

Без слов он сунул мне в руку свиток. Я развернула его и прочитала слова: «ПОЖИЗНЕННЫЙ ДИКТАТОР». Остальное, написанное крохотными латинскими буквами, я не разобрала.

– Что это? – спросила я.

Он промолчал, но по его лицу я поняла, в чем дело.

– До дому доберешься? – спросила я его. – Давай я помогу тебе. Мы пойдем не спеша.

Он почувствовал приближение приступа своей болезни и изо всех сил старался не допустить его, поэтому не смог общаться с сенаторами, как подобало.

Цезарь с трудом поднялся на ноги, положил руку мне на плечо, набросил сверху плащ и, опираясь на меня, медленно зашагал через старый Форум к дому. Хвала богам, расстояние было невелико, а холод разогнал народ по домам, и людный Форум почти опустел.

Как только мы зашли в его покои, Цезарь повалился на кровать и закрыл глаза.

– Я думаю, пройдет, – процедил он сквозь зубы.

Я намочила подол моего платья в умывальном тазике и вытерла ему лоб. Должна признаться, я ощущала определенное удовлетворение, поскольку делала у него дома то, что следовало бы делать Кальпурнии.

Примерно час Цезарь неподвижно лежал на кровати, потом перевернулся и вздохнул.

– Теперь, кажется, все в порядке. Отпустило.

– Ты говорил, что победил недуг.

– Так оно и есть. Я не даю ему овладеть мной. – Его голос все еще был слаб. – В Испании один раз случилось то же самое. Как раз перед сражением. Но я больше не падаю.

– Нет, потому что ты сразу садишься, – проговорила я с улыбкой.

– Ты видела, как это бывало раньше. Сесть вовсе не означало перебороть приступ. – Он осторожно поднялся. – Ну, вот. Комната не кружится. Руки и ноги повинуются мне. И я не потерял сознания.

Он говорил с большим облегчением.

– Те люди – что там было?

Теперь мне стало ясно, как плохо он себя чувствовал, когда разговаривал с сенаторами. Прежде чем ответить, Цезарь взял свиток и перечитал его заново.

– Сенат сделал меня пожизненным диктатором, – промолвил он с запинкой; каждое слово выходило с неохотой, как жертвенное животное, ведомое на заклание. – Это невозможно.

Скорее всего, если те люди и говорили о каких-то ограничениях, то в его памяти ничего не сохранилось.

Он покачал головой.

– Диктатор всегда назначается временно, при чрезвычайных обстоятельствах. Эта должность не входит в число обычных государственных постов – консулов, преторов, трибунов, – поскольку диктатор заменяет их всех. Пожизненный диктатор… Иными словами, это царь. Ибо кто есть царь, как не пожизненный диктатор?

Похоже, Цезарь не столько говорил со мной, сколько размышлял вслух.

– Нет, это невозможно.

– Но, – я указала на свиток, – здесь так написано.

– Должно быть, какая-то хитрость. Может быть, они думали, что я откажусь? Возможно, к этому все и сводилось. – Цезарь снова сокрушенно покачал головой. – Беда вот в чем: я не помню, что я им ответил.

– Ты не отказался, в этом я уверена.

– Откуда ты знаешь?

– У них был недовольный вид. Может быть, ты не выразил ожидаемого удовлетворения?

– Да уж, чего я тогда не чувствовал, так это удовлетворения. Головокружение – да, оцепенение – еще какое. Только не удовлетворение.

– Но они-то не знали, – напомнила я и положила несколько подушек ему за спину, чтобы он устроился удобнее. – Завтра, когда ты полностью поправишься, тебе придется посетить сенат. Поблагодари их, не скупясь, за эту великую честь. Разумеется, если решишь ее принять. Ну а если откажешься, тем более. Придешь и скажешь, что всю ночь советовался со своей совестью и понял, что ради блага Рима должен отклонить предложение.

– Но дело в том, что ради блага Рима я должен принять его. – Теперь его голос звучал твердо, хотя и тихо. – Отказаться мне следовало бы ради моего собственного блага.

– До сих пор ты не отказывался ни от чего, что дарила судьба, – сказала я. – В этом суть твоего характера.

На следующий день весь Рим гудел о неописуемом высокомерии и наглости Цезаря: он не встал, когда сенаторы явились к нему, дабы преподнести неслыханную награду. Его бичевали за гордыню, и ему пришлось с этим смириться. Оправдать Цезаря могла лишь правда о недуге, но он категорически отказывался