Королевский лес. Роман об Англии - Эдвард Резерфорд

Когда ее вывели, Алиса выглядела бледнее и меньше, чем представлялось толпе. Волосы – лишь несколько печальных рыжих прядей, сохранившихся в седине, – были убраны и завязаны на макушке; обнажившаяся шея казалась очень тонкой. Речи не ждали, так как она не пожелала говорить.

Фактом было то, что Алиса находилась как бы в тумане. Несколько минут назад, когда с обеих сторон стояли здоровяки-солдаты, она познала великий страх. Но сейчас, как животное, которое на исходе долгой травли понимает, что больше ничего не сможет сделать и отчаянная игра закончена, она смирилась. Она с трудом передвигала ноги и хотела одного: пусть все скорее закончится.

Алиса, пока ее вели, едва различала лица. Она не увидела ни Бетти, ни Прайдов, ни Фурзи. Не увидела и Томаса Пенраддока, с печальным и угрюмым лицом сидевшего на лошади.

Она увидела колоду, когда ей помогли опуститься на колени подле нее, но не обратила внимания на топор. Она увидела неуклюже приколоченные доски под колодой, на которую положила шею. И поняла, что сейчас могучий удар топора перерубит ее шейные кости.

Топор опустился, и она осознала чудовищный стук.

Должно быть, день был летний, они прошли вдоль лужайки и свернули в лес. Солнце рассылало косые лучи сквозь светло-зеленые кроны деревьев; на кустах распускались листики, похожие на струйки пара; пели птицы. Ей было так хорошо, что она пошла вприпрыжку; отец держал ее за руку.

1794 год

Тут не могло быть сомнений, нет, ни малейших сомнений: великие дела затевались нынче в Лимингтоне, а на самом деле во всем Нью-Форесте.

– И стоит подумать, – сказала мужу миссис Гроклтон, – стоит только подумать о мистере Моранте в Брокенхерст-Парке с его уж не знаю сколькими тысячами в год, и о мистере Драммонде, который сейчас в Кадленде, и о мисс… – На миг ее подвела память.

– Мисс Альбион?

– Ах, ну да, мисс Альбион, у которой должно быть крупное наследство…

Без сомнения, то был божественный план: не только наделить миссис Гроклтон ненасытным желанием возвыситься в обществе, но и создать ее рассеянной. Всего неделей раньше, представляя детей явившемуся с визитом священнику, она сообщила, что их пятеро, и стала называть по имени, пока муж деликатно не напомнил ей, что их шесть, и тогда она воскликнула: «Ах, ну да, так и есть! Вот же дорогой крошка Джонни! Я и забыла о нем!»

Ее честолюбие, как и рассеянность, не содержало в себе ни капли злого умысла. Для нее оно было маленькой лестницей в скромные небеса, однако сопровождалось некоторыми мелкими странностями. Не то она считала это остроумным, не то воображала, что оно свидетельствует о каких-то ее благородных корнях, но ей нравилось употреблять выражения и восклицания, почерпнутые из прошлых эпох. Время от времени она цепляла какое-нибудь и пользовалась им несколько лет, после чего переходила к другим. Сейчас, если ей хотелось донести до слушателей нечто особо значительное, она выражалась так: «Мнится мне…» Или же, когда разбивала чашку или рассказывала забавную историю о пьяном священнике, заканчивала словами: «Вот незадача!» Такого рода выражения бывали столь устарелыми, что впору было и впрямь подумать, будто она присутствовала при дворе самогó веселого монарха.

Была она и мастерицей или, по крайней мере, пылкой любительницей многозначительных взглядов. Она поднимала свои темно-карие глаза и награждала вас таким выразительным взглядом, что даже если вы не представляли, как его понимать, то все равно чувствовали себя избранным. Когда этот взгляд сопровождался словами «мнится мне…», вы всерьез ожидали чего-то особенного, вполне возможно – посвящения в государственную тайну.

А если учесть, что она была дочерью галантерейщика, а ее муж – таможенным чиновником, то эти светские причуды следует рассматривать исключительно как триумф человеческого духа.

Миссис Гроклтон была среднего роста, с красиво взбитыми и напудренными волосами, а ее муж – высоким и стройным, с руками, забавным образом смахивающими на клешни. Намерением миссис Гроклтон, которое она планировала осуществить как можно скорее, было возвысить Лимингтон до статуса светского и культурного центра, который соперничал бы с Батом. А потом возглавить его.

Сэмюэль Гроклтон застонал про себя. Мужчине тяжело сознавать, что его жена неудержимо несется к собственному краху в глазах общества, когда он сам, хотя и не по своей вине, является причиной катастрофы.

– Не забывайте о вашем собственном положении в обществе, миссис Гроклтон, – заметил он. – А при моей должности мы никогда не сможем питать чересчур высокие надежды.

– Ваша должность весьма уважаема, мистер Гроклтон. Вполне подобает для джентльмена.

– Уважаема, да.

– Полно, мистер Гроклтон, я заявляю, что вы пользуетесь любовью и уважением. Я слышала это от всех и каждого.

– Соседи не всегда искренни.

– О, стыдитесь, мистер Гроклтон! – жизнерадостно возразила жена и мигом позже вновь завела свою шарманку, излагая планы на будущее.

О миссис Гроклтон можно было сказать что угодно, но бездельницей она не была. Она и месяца не прожила в Лимингтоне, когда решила, что город нуждается в частной школе-пансионе для юных леди, и едва появилась возможность арендовать большое кирпичное здание рядом с их собственным домом, который находился чуть дальше церкви в верхней части Хай-стрит, она убедила мужа снять его и открыла там свое заведение.

Она была ловка. Первым делом она заполучила дочь мэра и ее лучшую подругу, чей отец, адвокат, принадлежал к семейству землевладельцев в соседнем графстве. Затем отправилась к Тоттонам. Те жили теперь в красивом доме сразу за городской чертой. Хотя мистер Тоттон, конечно же, участвовал в городской торговле, его сестра вышла замуж за старого мистера Альбиона из Альбион-Хауса, так что юные Тоттоны и мисс Альбион были кузенами. Эдвард Тоттон учился в Оксфорде. Заарканив Луизу Тоттон, миссис Гроклтон резонно внесла свой пансион в сферу обитания местного джентри. Выше всех купеческих семей стояла еще одна, объявившаяся в городе совсем недавно: мистер Сент-Барб считал себя торговцем бакалейными товарами, солью и углем, но на самом деле был истинным джентльменом и филантропом, столпом общества. А потому миссис Гроклтон приложила все усилия, чтобы одна из девиц Сент-Барб посещала ее заведение. За несколько месяцев, позволяя одним девушкам являться только на определенные занятия, а другим, прибывающим из краев более дальних, жить на полном пансионе, миссис Гроклтон загнала в свое учебное стойло без малого двадцать молодых леди.

У школы было две особенности, которыми она очень гордилась. Во-первых, в ней преподавался французский язык, и это миссис Гроклтон взяла на себя. Французский, ставший нынче модным в обществе, она выучила, когда работала у портнихи-француженки в Бристоле, и хотя знала его весьма скромно, но изъяснялась бегло, что, безусловно, укрепило ее притязания на важное положение в Лимингтоне. Умение говорить по-французски, бесспорно, было ценным качеством для любой дочери лимингтонских купцов, желающей блистать в больших лондонских домах и европейских дворах; оно же, разумеется, делалось и приманкой для очаровательных молодых французских офицеров, которых недавно расквартировали в городе.