Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

Вскоре после начала движения поднялась сильная метель. Вмиг облепило все и всех, и картина приняла сказочный характер. Мраморные статуи, казалось, безмолвно провожают покойного императора. Государь и многочисленная свита шли за гробом в длинных черных плащах, отяжелевших от пушистых хлопьев. Черные шляпы с распущенными полями и обвисшими плюмажами будто символизировали охватившую людей скорбь. Медленно выступали боевой и траурный кони, украшенные богатой сбруей. За ними шествовали рыцари Веселого и Печального образа. Первый рыцарь — в светлых блестящих доспехах. Снег к латам не прилипал. Рыцарь Печального образа шагал в черных доспехах с опущенным забралом. Огромных размеров меч тоже был опущен вниз. Рыцари ступали мерно и тяжело. Великий князь Михаил несколько отставал от императора. А позади в первых рядах двигались те, кто окружал нового государя на Сенатской.

Траурный кортеж двигался довольно долго, но Бенкендорфу показалось, что мгновения пролетели быстро. Духовенство особенно страдало от непогоды. Колесница превратилась в снежный холм. За свитой медленно ехали придворные экипажи. Вдовствующая императрица отсутствовала из-за нездоровья.

Гроб и в Петропавловском соборе не открыли для прощания. Братья стояли с поникшими головами. Голоса звучали с особенной торжественностью и величием. Бенкендорф забыл свои невзгоды в александровскую эпоху. Ему было искренне жаль тезку. При нем он воевал и прожил лучшую часть жизни. Судьбы людей прихотливы и удивительны! Мать покойного и для него была матерью. Но он никогда себя не чувствовал даже названым братом императора. Стена отчуждения давно выросла между ними. А за стенами собора в камерах бастиона Анны Иоанновны, Никольской куртины, бастиона Трубецкого и Невской куртины, Кронверкской куртины и Алексеевского равелина, во флангах бастиона Екатерины Первой и между ее бастионом и бастионом Трубецкого, на лабораторном дворе и в прочих укромных местах сидели те, кого покойный император не желал подозревать в замыслах против него и не желал карать. Факт, не подлежащий сомнению и не оцененный злыми и глупыми потомками.

Бенкендорф подумал, что сама судьба свела покойного императора и его непокорных офицеров здесь для того, чтобы теснее слить воедино и еще глубже в то же время разделить. Именно они не по своей воле собрались проводить его в последнюю дорогу. Среди них и любимцы, такие, как Серж Волконский, князь Трубецкой, полковник Тизенгаузен и Павел Пестель. Да, ко многим покойный император относился со вниманием, награждал и продвигал по службе. И вот они все здесь, кроме тех, кому удалось правдами и неправдами отстраниться от участия в заговоре. Но зато рядом стояли невидимые пособники и душевные союзники — Сперанский, Мордвинов, Киселев и многие иные. В случае торжества нынешних арестантов они сформировали бы республиканскую власть и без жалости распрощались с прошлым под благовидным предлогом. Возможно ли, чтобы Сперанский искренне сожалел о покойнике? Или Мордвинов? Мысли этих деятелей, неведомые окружающим, куда бы завели Россию? Какие бы реки крови пролились?

Прощание с императором Александром навсегда врезалось в память Бенкендорфа. Эпоха хаоса и непоследовательности российской жизни, которая привела страну к несчастью, окончилась. Куртины и бастионы, равелины и арестантские покои безмолвствовали, когда новый император со свитой покидал Петропавловский собор.

Солнце ударом луча пробило истощившуюся тучу, висевшую над крепостью и Невой. Император, не надевая шляпы, кивком подозвал Бенкендорфа.

— А мои друзья четырнадцатого декабря тоже провожали брата, — сказал он тихо.

И Бенкендорф удивился, как едино они мыслили и чувствовали.

— Однако я буду тверд, — заключил император. — Хотя, признаюсь, мне вся эта история неприятна. Карамзин утешает: иногда прекрасный день начинается бурею! Посмотрим!

Он долго смотрел перед собой, будто пронизывал стены тяжелым огненно-голубым взором.

Весь март и апрель шли беспрерывные допросы в Следственной комиссии. Правитель дел Александр Дмитриевич Боровков, чиновник особых поручений при военном министре Татищеве, в иные сутки спал по два-три часа, а когда и бодрствовал напролет за письменным столом, составляя записку о минувшем дне для императора. Открылось многое и совершенно невероятное. Прежде всего никто не мог вообразить, что накануне возмущения заговорщики составили «Манифест к русскому народу», и открыто провозгласили цели, с которыми вышли на Сенатскую, и собирались принудить сенаторов его принять. Манифест уничтожал бывшее правление, учреждал Временное революционное правительство, правда на короткий срок в три месяца, освобождал крестьян от крепостной зависимости, ликвидировал рекрутчину и военные поселения, а также вводил равенство перед законом.

Читая манифест, Бенкендорф вспоминал слова деятеля кровавой французской смуты графа Оноре Габриеля де Рикетти-Мирабо, который выступал с крайних позиций, призывая к уничтожению абсолютизма, и в то же время тайно сотрудничал с королевским двором: «Чего мы хотим? Достигнуть равенства посредством свободы!» И что же?! Равенство было достигнуто. Летом 1790 года по предложению некоего Шапелье Национальное собрание отменило потомственное дворянство. Это мало кого удовлетворило. Тогда похерили титулы — князей, герцогов, графов, баронов, виконтов, маркизов, кавалеров, щитоносцев…

За употребление слова «господин» с легкостью отправляли на эшафот. Все превратились в «граждан».

Бенкендорф прочел в немецкой газете, что Наполеон на острове Святой Елены перед смертью заявил с присущей ему хвастливостью: «Мое правление было популярно во Франции, потому что ни одно правительство не согласовывалось с принципом равенства!» Однако он произвел такое количество новой знати, разукрасив наградами и гербами, как ни один монарх на свете. Действительно, лавочники и солдаты без особых затруднений становились князьями и графами, но, получив отличие, тут же выступали против равенства, создавая еще большее неравенство. Франция купалась в крови. Затем кровь залила и Европу. Толки о свободе и равенстве привели сотни тысяч разноязыких разбойников и насильников в Россию.

Мятежники воспользовались известными французскими схемами, надеясь в случае торжества через три месяца собрать на Верховный собор, сиречь Учредительное собрание, по два представителя от сословий. Верховный собор утвердит на будущее время порядок правления и государственное законоположение.

Чужие новации привели бы к худшим результатам. И ни к чему иному. Бенкендорф в том не сомневался. Когда вырыли Пестелеву «Русскую правду», которую братья Бобрищевы-Пушкины зарыли у села Кирнасовки вместе с одним из братьев Заикиных Федором — подпрапорщиком Пермского пехотного полка, Бенкендорф вообще пришел в изумление, поделившись мыслями с графом Толстым, которого государь привлек к обсуждению проекта высшей наблюдательной полиции.

Поехав в Зимний к Толстому и даже не дав бывшему начальнику опомниться, он прочел отрывки из отдела «Записка о государственном управлении», предварив коротким объяснением:

— Слов нет, Петр Александрович, поборники свободы и равенства круче нас с вами, и куда как круче! Его наметки полицейской системы без всяких экивоков требуют жесткой руки. Здесь приверженность к монархической форме правления есть отрыжка старого. Недаром бывший генерал-интендант второй армии Юшневский так хотел от нее избавиться. Много там наговорено поразительного. Князь Волконский, чье участие в заговоре к той поре не было открыто, виделся с Пестелем у дежурного генерала Байкова, взявшего его под арест и поместившего чуть ли не в своей спальне под крепким караулом. Пестель притворился больным, а Байков парижскому диалекту не обучен. Волконский подельника приободрил — мол, не падай духом. А тот в ответ: будь спокоен, я ни в чем не сознаюсь, хотя бы в кусочки меня изорвали, спасайте только «Русскую правду». Вырыли Пестелев закон по указанию Федора Заикина, которого притащил адъютант Чернышева Слепцов, а брат его Николай, хоть и бахвалился, что место знает и чертеж составил, в натуре указать точно, где прятали, не сумел. В сверток затолкали, а тот сверток с «Русской» будто бы «правдой» под берег придорожной канавы всунули и камнями привалили.