Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

— Ну прямо роман! — мрачно заметил Толстой. — Вполне, впрочем, революционный. Это французские штучки. До добра они Россию не доведут. Что он там наворотил, сей муж многоумный?

— «Вышнее благочиние охраняет правительство, государя и государственные сословия от опасностей, могущих угрожать образу правления, настоящему порядку вещей и самому существованию гражданского общества или государства, и по важности сей цели именуется оно вышним…»

— Он выражается менее изящно, чем ты, Бенкендорф.

— Да вы послушайте дальше! Право, удивительно! Где его европейское образование? И куда подевалось вольнодумство? Следуя Пестелеву завету, куда мы придем? Благочиние это самое требует непроницаемой тьмы… Куда метнул! Во тьме такие дела должны твориться. Я не против секретности, но требовать непроницаемой тьмы не в моих правилах. Полагаю, что и император подобного не потерпит.

— Ну… ну… Дальше!

— Итак, он требует непроницаемой тьмы! И потому все это должно быть поручено единственно государственному главе сего приказа, который может оное устраивать посредством канцелярии, особенно для сего предмета при нем находящейся! Покойный император уничтожил тайную канцелярию, а Пестель ее решил вновь возродить. Каково?! Имена чиновников не должны быть никому известны, — продолжил чтение Бенкендорф, — исключая государя и главу благочиния. А функции благочиния у него включают и такой параграф: преследовать противоправительственные учения и общества! Вот он, русский Джордж Вашингтон! Когда б сего я не читал, то относился к нему лучше.

— Они эту «Русскую правду» в случае торжества таили бы от народа, как и ныне от правосудия. Тут ты, Бенкендорф, прав. Сдается, что идеал Пестеля — полицейское государство, почище, чем у Наполеона и Савари. Нет ли там еще чего удивительного?

— Есть, конечно, Петр Александрович. Вот, например, как он предполагает получать многоразличные сведения. И слог какой! Единственно посредством тайных розысков. Тайные розыски и шпионство суть посему не только позволительное и законное, но даже надежнейшее и почти, можно сказать, единственное средство, коим вышнее благочиние поставляется в возможность достигнуть предназначенной ему цели.

— Однако одним шпионством хорошего управления не добьешься. Тут сила понадобится. Есть ли что-либо на сей счет? — поинтересовался Толстой, немного опешивши от требований главного заговорщика и убежденного республиканца, каким представлялся Пестель на следствии и в показаниях товарищей и подельников.

— Безусловно! Для принуждений всех и каждого к исполнению повелений правительства нужна стража внутренняя. Сколько бы вы назначили на его месте душ?

— Не знаю! Ну два-три полка, быть может, дивизию. Но не более.

— Не более?! Пятьдесят тысяч жандармов! В каждой области по пять тысяч, в каждой губернии до тысячи, из коих пятьсот конных и пятьсот пеших…

Через сто лет рекомендации Пестеля буквально воплотили в жизнь наследники и поклонники. А «Русскую правду», как и пророчествовал граф Толстой, не очень-то популяризировали, издав в научном сборнике. В университетских библиотеках Пестелево сочинение выдавали с трудом.

— Этак недолго Россию и в тюрьму превратить. Сколько денег на подобную понадобится? — поинтересовался Толстой.

— Уйма! Жалованье жандармским офицерам должно быть втрое против полевых войск и содержание простых жандармов соответственно.

Через сто лет наследники воспользовались и этим советом полковника Вятского полка, увеличив по всей вертикали зарплату чекистам на двадцать пять процентов в сравнении с остальными военнослужащими.

— Но почему втрое?! Хотя бы вдвое! — воскликнул изумленный Толстой. — Это подкуп!

— Сия работа столь же опасна и гораздо труднее, чем у обыкновенных войск, а между тем вовсе не благодарна.

— Государь читал? — спросил Толстой.

— Нет. Я у Чернышева позаимствовал и перебелил для себя.

— Дай-ка сюда. — И Толстой, взяв листки, вышел из кабинета.

В конце апреля проект учреждения la haute police был вторично обсужден Бенкендорфом с графом Толстым и тут же подан императору. Субсидию предлагалось на первых порах выделить до пятидесяти тысяч рублей на жалованье чиновникам и агентам. В состав управляющего органа зачислялось шестнадцать человек. Военную силу — корпус жандармов — представляли три генерала, сорок штаб-офицеров, сто шестьдесят обер-офицеров и чуть больше четырех тысяч нижних чинов и нестроевых. Сразу, конечно, государь на столь внушительное количество не согласится. Однако против Пестелевых пятидесяти тысяч жандармов бенкендорфовская цифра вдесятеро меньше. В самом деле, Россия ведь не республиканская тюрьма, а государство просвещенного абсолютизма! И без всяких тайн. Все открыто и гласно, и наличие агентурной сети признается, хотя имена агентов будут держаться в секрете. Тут уж ничего не попишешь!

Еще в феврале Боровков подготовил краткий очерк итогов занятий Следственной комиссии. По приведении к окончанию допросов и пояснений об открывшемся комиссия должна была донести императору. Время это постепенно подоспело. В феврале к комиссии был прикомандирован Дмитрий Николаевич Блудов, между прочим, член общества «Арзамас», близкий приятель знаменитого поэта Жуковского, частый гость в доме Дениса Давыдова, а также собеседник и сотрапезник братьев Тургеневых, одного из которых сейчас взялся изобличать по долгу службы, на какую его определили по рекомендации Карамзина.

Блудов, видом французский маркиз, раздушен и напомажен, соперник в парфюмерии графа Чернышева. Пером владел прекрасно. Сперва приступил к составлению журнальной статьи, а позднее и к более обширному и подробному труду — донесению Следственной комиссии, который и был представлен государю. Через неделю — десятого мая — император позвал Бенкендорфа и коротко распорядился:

— Со всем согласен. Блудову передай мое благоволение. Однако изволь членам комиссии сообщить, чтобы требования мятежников, здесь отмеченные, были перенесены в особое секретное приложение к основному тексту. — И завершайте работу.

Бенкендорф передал Блудову замечания государя. Обещания мятежников отменить крепостное право, наделить крестьян землей и сократить срок службы солдатам были устранены из основного текста.

— Крестьянский вопрос, Александр Николаевич, есть пороховая бочка, на которой мы сидим. Тут что-то надобно предпринять. Люди созданы по подобию Божьему, и крестьяне требуют свободы, бунтуют и вряд ли успокоятся. Правительство будет вынуждено принимать энергические меры, что дурно отзывается на хозяйстве, — сказал Бенкендорф после одного из заседаний Голицыну.

Вскоре был собран Верховный уголовный суд. Его разделили на две комиссии — ревизионную и разрядную. В обязанности первой входила ревизия, то есть засвидетельствование подсудимыми показаний с удостоверением последних собственноручными подписями. Подсудимые являлись в комиссию, отвечали на три вопроса и удалялись из помещения. Вот к чему сводилось судебное следствие. Таким образом, судоговорение отсутствовало. Затем документы были переданы в разрядную комиссию. Здесь блистал Сперанский. С непроницаемым лицом он предложил одиннадцать разрядов и «внеразрядную» группу из пяти человек, заранее обреченных. На заседаниях то и дело вспыхивал спор между ним и адмиралом Мордвиновым, который упорно отвергал применение смертной казни. Он составил специальную записку, в которой обосновал мнение, сославшись на указы императрицы Елизаветы Петровны, знаменитый «Наказ» императрицы Екатерины Великой и указ государя Павла Петровича. Однако со Сперанским не так-то легко справиться. Главные пункты обвинения сводились к «цареубийству» и воинскому мятежу. Но именно они и были обойдены в указах, объявленных в Европе гуманными. Кроме того, Сперанский, опираясь на британское правосудие, подчеркивал, что прецеденты, не подпавшие под указы, в России существовали. На тот свет преспокойно отправили поручика Мировича, главарей «чумного бунта» в Москве в 1771 году и через четыре года на плаху послали пугачевцев и самого лжеимператора.