Книги крови. I–III - Клайв Баркер

Может, после моей смерти прошел час, а может, год, но теперь течение милосердно вымывает меня из-под скалы. Я вырываюсь из объятий морских анемонов, отдаюсь во власть прилива. И Рэй вместе со мной. Его время тоже пришло. Море изменило нас, назад пути нет.

Порой мы дрейфуем раздувшимися понтонами для чаек, порой погружаемся, и нас объедают рыбы. Неумолимый прилив несет нас к острову. Мы узнаем волны, которые гоняют гальку, и без ушей слышим знакомый перестук.

Море уже давно смыло остатки еды со своей тарелки. Анжела, «Эммануэль» и Джонатан исчезли. Лишь мы – утопленники – лежим здесь, под камнями, лицами вверх, и нас убаюкивает ритм набегающих волн и смешная бестолковость овец.

Одно ремесло годится для дня, другое – для ночи. Гэвин предпочитал последнее. И зимой, и летом, прислонившись к стене или стоя в дверном проеме с сигаретой-светлячком в губах, он продавал всем желающим то, что пряталось у него в джинсах.

Иногда вдовы, у которых денег было больше, чем любви, нанимали его на выходные ради тайных встреч, настойчивых старушечьих поцелуев и, если они могли забыть своих почивших супругов, ради обжиманий в пропахшей лавандой постели. Иногда запутавшиеся мужья, изголодавшись по кому-нибудь своего пола, отчаянно жаждали снять на часок парня, который не спросит их имени.

Гэвину было все равно. Безразличие стало его фирменным знаком, даже частью его очарования. И потому расставание с ним – когда дело было сделано, а деньги уже перешли из рук в руки – всегда казалось очень простым. Легко сказать «чао», «увидимся», а то и вообще промолчать, когда собеседнику плевать – жив ты или мертв.

У Гэвина его профессия не вызывала отвращения, как обычно бывает с работой. Примерно каждую четвертую ночь он даже получал каплю удовольствия. В худшем случае его ждала сексуальная скотобойня – от кожи валит пар, а взгляды безжизненные. Но к такому он давно привык.

Главное – прибыль. Она позволяла держаться на плаву.

Днем Гэвин обычно отсыпался в теплых объятиях кровати, обмотав себя простынями и загородившись руками от света. Около трех вставал, брился, принимал душ и полчаса разглядывал себя в зеркале. Он был самокритичен до педантизма. Никогда не позволял весу отклоняться больше чем на фунт-два от идеального. Старательно смазывал кожу, если та была сухой, или подсушивал, если она становилась жирной. Охотился за любым прыщиком, который мог появиться на лице. Выслеживал малейшие признаки венерических болезней – никакие другие любовные страдания на него не сваливались. Случайных вшей легко извести, но гонорея, которую он дважды подцепил, три недели не давала работать, а такое плохо сказывалось на бизнесе, поэтому Гэвин был до одержимости внимателен к своему телу и бежал в клинику при малейшем намеке на сыпь.

Но подобное случалось редко, и, если отбросить непрошеных вшей, то за полчаса можно было лишь полюбоваться тем, насколько удачно сложились его гены. Гэвин был прекрасен. Ему говорили об этом постоянно. Прекрасен. «Лицо, ох, это лицо», – повторяли ему, сжимая в объятьях так крепко, словно хотели украсть частичку этого очарования.

Конечно, через агентства или даже на улицах можно найти и других красавчиков, если знать места. Но лица большинства знакомых Гэвину мальчиков по вызову, в сравнении с его, казались лишь заготовками. Все они походили не на шедевр скульптора, а скорее на первые наброски – грубые эскизы. Гэвин же был законченным произведением. Оставалось только оберегать свое совершенство.

Завершив осмотр, Гэвин одевался, оглядывал «упакованный товар» еще минут пять, а затем отправлялся им торговать.

На улице он работал все реже и реже. Это стало рискованно – все время приходилось прятаться от закона и случайных психов, которых обуревало желание очистить Содом. Если ему становилось слишком лень, то можно было подцепить клиента в эскорт-агентстве, но оно снимало с гонорара все сливки.

Разумеется, были и постоянные клиенты, которые месяц за месяцем заказывали его услуги. Вдова из Форт-Лодердейла во время своих ежегодных поездок по Европе всегда снимала Гэвина на несколько дней. Еще одна женщина, чье лицо он однажды увидел в глянцевом журнале, от случая к случаю звонила, желая поужинать и поделиться семейными проблемами. Мужчина, которого Гэвин прозвал Ровером по марке его автомобиля, раз в несколько недель покупал у него ночь поцелуев и исповедей.

Но в те ночи, когда договоренностей не было, Гэвин действовал сам по себе и полагался на удачу. С работой на улице он справлялся мастерски. Никто другой так не разбирался в языке полунамеков. В искусной смеси из подбадривания и безразличия, невинности и блуда. Незаметно перенести вес с левой ноги на правую и продемонстрировать пах в лучшем ракурсе. Никакой вульгарности, никакого разврата. Лишь ненавязчивое обещание.

Гэвин гордился тем, что между такими его уловками редко проходило больше нескольких минут, и точно уж не больше часа. Если правильно повести игру и высмотреть подходящую для дела недовольную жену или опечаленного мужа, то вскоре они тебя и накормят (а иногда и приоденут), уложат в постель и удовлетворенно пожелают спокойной ночи еще до того, как последний поезд метро отправится до Хаммерсмита. Прошли времена получасовых свиданий с тремя минетами и разовым трахом за один вечер. Во-первых, он такого больше не жаждал, а во-вторых, готовился к тому, что его карьера в ближайшие годы изменится. Из уличной шлюхи он станет жиголо, из жиголо – содержанцем, а там и супругом. Он знал, что когда-нибудь женится на одной из вдов, возможно, даже на почтенной даме из Флориды. Та рассказывала, как представляет их вдвоем у своего бассейна в Форт-Лодердейле, и за эту фантазию он продолжал хранить к старушке теплые чувства. Пусть до цели Гэвин еще не добрался, но рано или поздно он добьется своего. Проблема заключалась в том, что цветам требуется трепетный уход, а многие из них, к сожалению, погибали, прежде чем успевали дать плоды.

Спокойно, в этом году все получится. Да, определенно в этом. Гэвин был совершенно уверен, что осень принесет ему нечто замечательное.

А пока он наблюдал, как все глубже становились морщинки вокруг его чудесного рта (тот, без сомнения, был чудесным), и прикидывал свои шансы в соревновании времени с везением.

Была четверть десятого. Двадцать девятое сентября выдалось холодным, и даже в фойе отеля «Империал» оказалось зябко. В этом году бабье лето не осчастливило улицы своим посещением. Осень вцепилась в Лондон мертвой хваткой и безжалостно трясла город.

Холод добрался и до его зуба, до его несчастного, крошащегося зуба. Если бы Гэвин пошел к дантисту, вместо того чтобы перевернуться на другой бок и проспать еще час, то не ощущал бы таких неудобств. Что ж, теперь уже поздно, придется идти завтра. Завтра будет уйма времени. И нет нужды записываться на прием. Он просто улыбнется секретарше, та растает и скажет, что найдет для него местечко в расписании, он снова улыбнется, она покраснеет, и он тут же встретится с дантистом, вместо того чтобы ждать две недели, как бедные задроты, которым не досталось чудесного лица.