Паразитарий - Юрий Азаров

О Хоботе изгнанный им Горбунов вещал примерно в таком же духе:

— Хобот пошел по старому авторитарному пути. Он разогнал своих лучших помощников, окружил себя ворами и подхалимами, он променял свою харизму на псевдоавторитет, увлекся "войной законов" и, что самое страшное, окончательно спился. Количество алкоголя, потребляемое Хоботом, превышает восемь цистерн в сутки, а пьет теперь Хобот только лучшие виски, лучшие бренди, и лучшие коньяки. Пребывая во хмелю, он стремится решать самые важные вопросы, потому что после протрезвления он не в состоянии ни мыслить, ни даже разговаривать. Полагаю, что его дни сочтены…

Меня не радовали ни успехи, ни поражения моих «друзей» и недругов. Я устал ждать, потому что ничего хорошего на горизонте не маячило. Иногда по вечерам, вспоминая бедного Топазика и Анну, я плакал, и мне было горько сознавать, что я ничего для них не сделал. И вот тогда я проклинал себя и желал себе смерти. Иногда в такие горестные минуты меня заставали Скабен или Люка. Я успокаивался в общении с ними. Потихонечку входил в их судьбы, в их заботы, в их мелкие и крупные конфликты, и это как-то скрашивало мое томительное ожидание. А Люка действительно была прекрасна…

Что может быть замечательнее юной женщины, в чьем профиле, во всей фигуре, не исключая и лица, разумеется, просматривается несколько тысячелетий! Я понимаю, почему Скабен, увидев ее, сразу поймался, и уже не мог больше заниматься своими повседневными делами. Он сильно вздрогнул, когда увидел Люку, и сразу понял, что дальше ему нет ходу. Он пал к ее ногам, и это падение было настолько искренним, что уставшая Люка — а ее усталость сильно к тому времени поизносилась, поистосковалась, и настолько, что у нее уже не было уверенности воскреснуть (чего греха таить — все эти Агамемноны, Ксерксы, Домицианы и Гераклы были отменными мужиками и больше всего на свете ценили божественное в женщине — им живую искренность подавай, а не какие-нибудь суррогаты, им чтобы каждый изгиб дышал страстью), и вот когда Скабен пал к ногам Люки, юная женщина тоже сильно вздрогнула и имела неосторожность совершенно импульсивно коснуться уха Скабена. И какая же чудная музыка вошла в душу тоже уставшего и отягощенного службой мерлея! Он щекой стал тереться о колено Люки, благодарный тому, что Люка не гонит его. А Люка и сама не могла понять, что с нею происходит. Ей приятно было: он своей бородой нежно щекотал ее ногу, и эта приятность, должно быть, все и решила. Вместо того, чтобы подняться и уйти (это сначала была ее первая мысль), она легонько опустилась на пол, и борода Скабена нежно коснулась выреза на ее груди, отчего усталость Люки, нажитая долгими страданиями, мгновенно улетучилась и родилась та знакомая и прекрасная дрожь, которую все прежние ее возлюбленные ценили больше всего. Она сама прильнула к Скабену. Скабен что-то хотел сказать, но Люка знала, что бы ни сказал мужчина, это все равно будет меньше, чем то, как он обдаст ее горячим теплом, как будет крепнуть его рука на ее бедре, как нальется его тело силой и нежностью. И чему больше всего поражалась Люка, так это тому, что умом она отвергала Скабена, а сердце готово было скорее умереть, чем отпустить несчастного влюбленного. И он бормотал, как умалишенный:

— Я всю жизнь тебя ждал. Это подарок судьбы. Это напоследок.

— Дурачок, — отвечала Люка. — Я тебя никогда не брошу. Ты тоже мне послан оттуда…

— Я несчастен. Я одинок. Я унаследовал от своего народа всю мировую скорбь. Я гоним. Я отвержен. На моих руках больной сын.

— У тебя прекрасный сын. Красавец. Музыкант. У него утонченный профиль.

— Вся эта утонченность — результат клещевого энцефалита. Я имел неосторожность взять его с собой на Арал, а там на него напали иксодовые.

— Что такое иксодовые?

— Иксодовые? Иксодус персулкатус — это клещи, разносчики ультравируса. Этот вирус проник в его нервную ткань, что усилило паразитарную тенденцию.

— Так хорошо же.

— Я добиваюсь принципиально другой, здоровой паразитарности… — Скабен вдруг приметил, как Люка откинулась назад, поглаживая его руку своей щекой, и снова Скабен, забыв о своем сыне, об иксодовых, прильнул к женщине.

— Ты меня любишь?

— Да, да, — прошептала Люка. — Ты настоящий иксодус паразитариус…

— Ты меня не бросишь?

— У тебя прекрасный мальчик, — сказала устало Люка.

— Я бы отдал все, чем располагаю, чтобы вывести его из состояния деперсонализации. Понимаешь, он уничтожил свое «я». Он тоскует безмотивно. Внешний мир он воспринимает как вечно меняющийся. Для него нет ничего постоянного.

— Прекрасно, — прошептала Люка, а Скабен возмутился, не понимая, что же прекрасного в том, что мальчик тяжко болен.

— Мой мальчик с детства травмирован. Мать повесилась у него на глазах. Мать передала ему значительную долю своей шизофрении. Почему я назвал его Феликсом? Твоего мужа тоже так звали?

— Не говори мне о муже! Не говори! Никогда не говори! Ты назвал его Феликсом, потому что хотел ему счастья. Феликс — значит счастливый.

Люка снова придвинулась к Скабену всем телом, и снова Скабен впал в тяжелое и радужное забытье. И когда оно прошло, сказала:

— Я давно не была так счастлива…

Сколько длилось это прекрасное блаженство, Скабен не помнил. Он сознавал лишь то, что с появлением Люки к нему пришла уверенность. И очень скоро Скабен стал покрикивать на Люку и даже изредка поколачивать. Люка не только терпела грубости Скабена, но и гордилась им, ибо хотела видеть в своем возлюбленном сильного мужчину.

А однажды, это было весной, Люка сказала:

— Давай жить как муж и жена.

— Но мы так и живем, — ответил Скабен.

— Нет, мы не так живем. Нам приходится скрывать наши отношения.

— А как иначе? Полиция нравов нас может приговорить к эксдермации, если мы не будем скрывать наших отношений.

— Мне надоело скрывать то, чем я должна гордиться, — отвечала Люка. — Что тебе мешает? Ты же любишь меня.

— У меня больной сын. В детстве была ему сделана сложная операция яичек. Он, должно быть, сильно комплексует. По нескольку часов просиживает в ванной комнате.

— От этого еще никто не умер. Мальчику нужна мать. И женщина.

Скабен расхохотался, и тогда Люка, может быть, впервые в жизни, заплакала.

— Не люблю я этого, — сказал Скабен.

— Я тебе надоела? Я могу уйти.

— Как ты можешь так говорить?! Как ты не хочешь понять, что мужчина, у которого на руках больной сын, сам невольно заболевает теми же болезнями, что и его ребенок.

— Давай жить вместе.

— Но у тебя же взрослая дочь.

— Сабина поймет меня. Она любит тебя.

— Это мне нравится. У тебя прекрасная дочь, — слащаво сказал Скабен, и Люка, не выдержав иронии, ударила Скабена по лицу.