Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский

Да что говорить о бурсе! Не лучше ли обратиться к столь излюбленным нашими поклонниками прошлого утонченным институтам благородных девиц? Вопреки распространенному мнению, представительниц русской аристократии там было очень немного, и преимущественно сироты. В основном там воспитывало дочерей среднее дворянство, по разным причинам (постоянное жительство в деревне, отсутствие средств) не имевшее возможности нанимать учителей или помещать дочек в частные пансионы: ведь здесь девочки содержались на казенный счет. И готовили девочек не только к светской, но и к трудовой жизни: в качестве гувернанток и домашних наставниц; помните картину Перова «Приезд гувернантки в купеческий дом»? Для этого существовал специальный пепиньерский класс: пепиньерки получали начальное педагогическое образование. Однако такие институты, особенно Смольный, постоянно находившийся на глазах императорской фамилии, обладали некоторым достоинством: здесь можно было завести полезные в будущем связи, включая и связь с каким-нибудь престарелым сановником-покровителем, даже с великим князем, а то и с самим императором (это в русском дворянском обществе не только не считалось предосудительным, но, напротив, вызывало зависть, – такова уж была мораль этого утонченного общества). Можно было удачно выйти замуж за брата однокашницы или его товарища, а можно было даже фрейлинство получить. Для этого были разные возможности, и лучшая – протанцевать на выпускном акте на глазах у членов императорской фамилии знаменитый танец с шалью, позволявший продемонстрировать грацию; этой чести удостаивались только лучшие ученицы (либо любимицы «маман» и классных дам). Лучшие выпускницы при выпуске получали в виде награды «шифр», коронованный императорский вензель с бриллиантами, напоминавший шифр фрейлинский.

Немало институток оставили воспоминания о своем житье-бытье, но почти нет среди них дышащих теплом и любовью к alma mater. Знаменитая А. О. Смирнова-Россет поступила в Екатерининский институт в 1818-м или 1819 г. В первый день «я не обедала дома и должна была ждать черный хлеб с солью, который раздавали тем, которые не пили чай у классной дамы… Класс был сформирован, и первого августа явились учители. В понедельник, в девять часов, законоучитель, священник с какого-то кладбища, который был рассеян и немного помешан, никого по имени не знал, а вызывал прозвищами… Мы учили наизусть катехизис митрополита Платона и священную историю… Потом приходил учитель географии Успенский. Он всегда был пьян, но хорошо знал свое дело, и мы любили его урок. В двенадцать часов обедали… Обед наш был очень плохой: суп, подобный тому, который подавали Хлестакову, разварная говядина с горохом или картофелем, и большой пирог с начинкой моркови или чернослива. Вторым – размазня с горьким маслом и рагу из остатков. Картофель в мундире был самое любимое блюдо, но, увы, порция горького масла была самая маленькая, из-за нее были торги или споры. Питье было весьма кислый квас, из которого два раза в неделю делали гадчайший кисель… Моя классная дама была родом англичанка… я у нее пила утром и вечером чай. Маменька ей платила десять рублей в месяц. Чай был хорош, с свежим молоком и сухарями из лавочки. Их приносил Никита, рябой, хромоногий инвалид, наш большой приятель, он в лавочке покупал нам фунтовый белый хлеб, мед, пряники и леденцы. Наши другие учители были очень плохие: некто Гронский – для перевода с немецкого, Тимаев – для переводов с французского. Два учителя рисования: Шеман, вечно пьяный, учил рисовать цветы, а Фарофонтов – добрый и почтенный старик – фигуры; старик Слонецкий – учитель истории и арифметики, Эртель – немецкого языка…

…Меня посвятили во все тайны, сказали, что надобно непременно обожать кого-нибудь из больших, сказали, что есть противные учители, а дамы классные «кошечки». Одним словом, так приготовили меня, что на другой день я встретила одну девицу, она мне понравилась, я узнала, что ее зовут Делия Потоцкая, и начала ее обожать, то есть подходить к ней в коридоре и говорить: «Ангел мой, я вас обожаю» ‹…›.

Институтки

Наш день начинался в шесть часов зимой и летом… Мы все были готовы в половине восьмого и шли молча попарно в классы… У дежурной классной дамы была тетрадь, куда она записывала малейший проступок в классе. Дежурная девица читала главу из Евангелия, а потом воспитанницы разносили булки, за которые родители платили даме классной десять руб. в месяц, пили уже чай с молоком, а прочие пили какой-то чай из разных трав с патокой и молоком. Это называлось «декоктом» и было очень противно… Зимой вода была так холодна, что молоточками пробивали лед и мылись ею… В двенадцать часов мы обедали. Начиналось пением трехголосного «Отче наш», и на голодный зуб пели дурно – должны были повторять. Обед наш был самый плохой… Но хлеба всегда было вдоволь, и мы делали тюрю… А в пять часов ходили пить чай, а победнее довольствовались ржаным хлебом с солью… Государыня… осматривала с ног до головы, ей показывали руки, зубы, уши. Она сама убеждалась, что мы носим панталоны. Их шили из такой дерюги, что они были похожи на парусинные, а фланелевые юбки такие узкие, что после первой стирки с трудом сидели в них…» (164; 75–82). Ну, и так далее…

Спустя 30 лет, в 1850 г. поступила в тот же институт также офицерская сирота, А. В. Стерлигова. Что же изменилось? Да вот классным дамам за чай с булкой платили уже по 30 руб. в месяц, а кто их не имел, попрежнему угощались черным хлебом с квасом (171; 82). «Я долго не могла привыкнуть ни к белью, ни к твердому и жесткому платью, а более всего к кислому хлебу, от которого у меня болел рот… Но ни что так дурно на меня не действовало, как звон колокольчика ранним утром, к которому я никак не могла привыкнуть. В шесть часов утра все должны были вставать и умываться в прихожей дортуара… Все спешили к двум умывальникам из красной меди с тремя кранами, над огромными тазами из дикого камня или, лучше сказать, резервуаром, перебивая одна другую; каждой хотелось поскорее умыться… В дортуаре стояло в ряд по 15 кроватей железных с двумя тюфячками, двумя простынями и одеялами – летом белым тканьевым, а зимой натуральной желтой шерсти… Белье было не тонкое, но чистое, менялось два раза в неделю; если же пачкали пелеринки или передники, то хотя и с выговором, но переменяли их в бельевой…

После молитвы… вели нас в столовую пить чай. Нам давали по кружке сладкого чая с молоком или постного и вечный розанчик, только Великим постом заменявшийся французскою трехкопеечною булкой… Нас кормили хорошо, но не всегда. По качеству обеда мы знали об отъезде из Петербурга царских особ, нас посещавших… Хлеб был вообще кислый, а квас очень плохой» (171; 83–86).

Но… «Многим я обязана своей классной даме m-lle Ган, которой, вероятно, уже нет в живых! Она требовала обязанностей с каждой вверенной ей девочки строго и педантично; но сколько доброты и любви скрывалось в ней, если девочка исправлялась, училась и вела себя хорошо! Меня мирила с Институтом в мое время идеальная справедливость начальства к учащимся… предпочтения не было ни знатным, ни богатым; со всеми обращались одинаково и справедливо, ценили успехи и учение каждой… В наше время честность и справедливость царствовали в институтах отчасти и потому, что они находились под постоянным контролем принца Петра Георгиевича Ольденбургского и часто посещались императрицами» (171; 88).